ПРИХОД ОККУПАНТОВ В МОИ РОДНЫЕ КРАЯ.

 

ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ, ДОПОЛНЕННОЕ В 2012 Г.

 

       ВОВ началась в воскресенье 22 июня 1941 г. Это самая короткая летняя ночь и самый длинный летний день в году. После полуночи, к утру, немецкой авиацией были нанесены бомбовые удары по крупным приграничным городам СССР (Минску, Киеву, Севастополю и др.), а в 4 часа по московскому времени германские войска, а затем и войска сателлитов Германии (Италии, Финляндии, Румынии, Венгрии и др.) перешли советскую границу. Темная враждебная туча надвигалась на нашу страну с запада. Начался период тяжелых испытаний для нашей Родины и нашего народа. Период голода, холода, разрушений, пожарищ, непосильного труда, особенно женского и детского, т.к. основная масса мужчин ушла на фронт. Заработала гигантская неумолимая мясорубка, перемоловшая около 27 миллионов советских людей. Из них, примерно, 2/3 гражданского населения. И это кошмар, окончание которого, моля Бога, ждал каждый человек в нашей стране, длился 1418 дней и ночей, завершившись к 9 мая 1945 года полным разгромом фашистской Германии и ее союзников. Кто с мечем к нам пришел, тот от меча и погиб.

***

        Наша семья (отец Макар Степанович, мать Анна Казимировна и я) жила в Белоруссии на ж.д. станции Тощица. Это между городами Быхов – на севере и Рогачев – на юге. Расстояние до этих городов по железной дороге по 25 км. При станции за многие годы (с 1902 г.) образовался населенный пункт, была школа – семилетка (неполная средняя школа - НСШ), которую я окончил в 1941 году. В школе учились не только станционные дети, но и с окрестных деревень.

       В субботу 21 июня 1941 года, по случаю окончания учебного года, в школе проводилось общее собрание. Выдавались свидетельства об окончании НСШ. Но почти никто их не брал, т.к. с осени в школе открывался 8-ой класс. И почти все ученики 7-го класса переходили в 8-ой класс. Все, и ученики и родители, были очень рады, т.к. до этого заканчивать среднюю школу надо было ехать в Быхов или Рогачев. А теперь, с 1941 г. средняя школа открылась на станции Тощица: в 1941 году – 8-ой класс, в 1942 – 9-й класс и в 1943 – 10-й. Но этому не суждено было тогда сбыться. И никто уже из выпускников семилетки больше не учился в этой школе. И мало кого из выпускников, особенно ребят, осталось в живых к концу войны.

       После собрания многие ребята, в том числе и я, пошли на речку, а это 4-5 км от Тощицы, искупаться. Назавтра, т.е. 22 июня, я читал какую-то художественную книгу, полулежа на сундуке у окна на улицу, подложив под спину и голову подушку. Читал я в детстве очень много, запоем, в том числе и книги серьезные, не по возрасту. Вдруг слышу (где-то после 12 часов дня) кто-то кричит, идя по улице: «война, война…» Я посмотрел в окно и вижу, что это кричит наш сосед через несколько домов, Скобов по фамилии, у которого был в доме радиоприемник, что было редкостью в то время. Ну, а транзисторов тогда и в помине не было. Радиоточек в Тощице не было, т.к. не было и электричества. А об окрестных деревнях и говорить нечего: Тощица была в этом окружении, как оазис цивилизации.

       Вокруг Скобова Константина собрался народ и он стал рассказывать, что в 12 часов по радио выступил Молотов В.М. (нарком иностранных дел – тогда в СССР были не министры, а народные комиссары). Молотов сказал, что Германия вероломно напала на СССР и призвал народ на защиту Родины. Эта тревожная весть быстро распространилась по всей Тощице. Люди загудели, заволновались, стали собираться группами. На памяти у большинства людей была Первая мировая война, гражданская война, оккупация Белоруссии немцами по Брестскому миру в 1918 году, уход их после революции в Германии, приход дважды польских легионеров после возрождения Польши, как самостоятельного государства, в целях захвата всей Белоруссии, чтобы потом затвердить эти границы за собой, при заключении мирного договора с РСФСР. А Польша еще в конце 18 века была разделена между тремя империями (Австро-Венгерской, Германской и Российской) при Екатерине II Великой.

       Люди стали в первую очередь обсуждать, чем же запасаться, исходя из опыта недавних войн. А это, как все решили единогласно: мыло, соль, спички и керосин. Ну, конечно, продукты питания: хлеб, сахар, чай. Одежда стояла последним пунктом.

Основу населения Тощицы составляли: технические специалисты, что связано с железной дорогой; рабочий класс небольших предприятий местного значения (лесопильный завод, смолокуренный завод, масло-сырзавод, ж.д. мастерские); служащие и интеллигенция (администрация указанных предприятий, ж.д. станции, учителя, работники почты и др.) При ликвидации хуторской системы в 30-х годах прошлого столетия в Тощице образовалась целая улица (синеж) из переселенцев – хуторян, из которых создали сельхозбригаду соседнего колхоза.

       В Тощице базировались различные заготовительные конторы, обеспечивающие шахты и металлургию юга лесом – крепежом (стойками) и березовыми метелками (да, да – не удивляйтесь, они применялись в то время в прокатном производстве для очистки проката от окалины и оказывали какие-то положительные воздействия на поверхность проката, как нам рассказывали заготовители). Десятки, а может быть и сотни тысяч метел отправлялись зимой в Кривой рог. А вдоль запасного пути железной дороги, на котором периодически шла нагрузка вагонов, лежали метла, уложенные в огромные скирды в ожидании погрузки.

       Для городов заготавливались и отгружались со станции сотни кубометров дров для отопления. На стройки отгружалась деловая древесина и пиломатериалы с лесопильного завода.

       Колхозы, выполняя налоговые задания, осенью отгружали в города вагонами сельхозпродукцию, в основном картофель, в т.ч. на спиртзаводы. С наступлением холодов, в преддверии заморозков, отправка прекращалась, картошку засыпали в бурты, укрывали соломой и засыпали землей. Рядом со станцией, вдоль железной дороги, каждую осень таких буртов создавалось на многие сотни тонн. Весной бурты вскрывались и отгрузка продолжалась.

       На смолокуренный завод из лесных массивов зимой сотни подвод на санях доставляли заготовленные летом разделанные до определенных размеров смолистые сосновые пни (осмол) и дрова. На смолзаводе производили скипидар, деготь и древесный уголь. Отправляли эту продукцию на другие заводы для дальнейшей переработки (скипидар, деготь), уголь использовали в кузнечном производстве. Часть этой продукции отправляли даже на экспорт. Нефтехимия до ВОВ была еще развита недостаточно. Зимой, тоже на санях (автомобилей у небольших предприятий не было), на маслозавод с Днепра привозили глыбы льда (холодильников до войны не было, да и электричества в Тощице не было), которые закладывались в полуподземные хранилища, крыши которых засыпались слоем земли, а лед в хранилищах засыпался опилками, благо лесопильный завод был метров 500-700 от хранилищ.

       По объему отгружаемой продукции железнодорожная станция Тощица занимала ведущее место даже в сравнении с расположенными в 25 километрах от нее городами Быхов и Рогачев, где были только вокзалы для обслуживания пассажиров. Основной товарооборот шел через станцию Тощицу.

Все вышесказанное требовало много рабочих рук, как сейчас сказали бы – рабочих мест, как постоянных, так и сезонных.

       Я это к чему? У всех этих жителей Тощицы, и окрестных деревень, были дети, родившиеся перед революцией 1917 года или в первые годы после нее, и к 1941 году достигшие 20-25 летнего возраста. В те годы молодежь стремилась получить образование, учиться. И учиться мог каждый желающий, т.к. образование было бесплатным. Учиться же в военных училищах было престижно. В Тощице и вокруг нее учащихся было немало: курсантов, студентов, недавно закончивших училища лейтенантов. А в конце июня многие были уже дома, на летних каникулах, в отпусках. Узнав, что началась война, всем надо же было немедленно прибыть в свои воинские части, военные училища, институты, техникумы. А это Москва, Ленинград и другие города – от Тощицы в основном на север.

       В шесть часов вечера через Тощицу ежедневно проходил пассажирский поезд Одесса – Ленинград. Вечером 22 июня вся молодежь бросилась на этот поезд. Билетов нет. От Одессы до Тощицы все билеты уже расхватали. Подходит поезд – весь облеплен людьми, как муравьями. Люди (а это тоже молодежь спешит в свои части и к местам учебы с юга) висели на подножках вагонов, стояли на буферах между вагонами (тогда конструкции вагонов были другими), крыши вагонов усыпаны людьми, непонятно, как они там держатся. Проводники понимают ситуацию и билетов уже не спрашивают. На станции много людей: провожают своих сыновей, мужей, родных и близких. Крик, плач, причитания. Все нутром понимали, что это будет тяжелейшая война и многие видятся уже в последний раз. Кое – как втиснулись в поезд (кто-куда, в основном на крыши вагонов) и наши ребята. Поезд тронулся и ребята уехали… навсегда. Не знаю, чтобы кто-то вернулся домой… Почти все погибли на этой войне.

       Во время стоянки поезда над станцией и ж.д. путями высоко-высоко в небе появились два самолета истребителя. Кружились, переворачиваясь с крыла на крыло, рассматривая станцию, поезд и людской муравейник около него. Самолеты явно не наши. И рокот моторов не такой, как у наших самолетов. Все поняли, что это немцы и боялись, что они начнут бомбить или обстреляют с пулеметов. Но пронесло. Мужчины сказали: «Это разведчики. Немцы могут в ближайшие дни бомбить станцию». И как в воду смотрели. Я до сих пор не могу понять, как эти ястребки залетели в такую даль от фронта в первый же день войны и как они вернутся на свой аэродром. Запас же горючего у них небольшой. Может быть, специально готовились для дальней разведки.

Отец нас с мамой учил: «Как услышите свист в воздухе – это летит бомба. Никуда не бежать, сразу же ложитесь на землю. Осколки разлетаются не параллельно к поверхности земли, а под углом». Конечно все зависит от расстояния до центра взрыва. При близком взрыве погибнешь не от осколков, а от взрывной волны. А если совсем рядом, то ложись, ни ложись – даже мокрого места не останется.

       С уходом первого с начала войны скорого поезда на Ленинград – больше поездов, ни пассажирских, ни дальних товарных (грузовых), уже не ходило. Это был первый и последний поезд. На второй день войны (с 23 июня) жизнь уже была парализована: поезда не ходили, почта не работала, газет не было, писем, до освобождения Тощицы Красной армией в 1944 году, не получали, связь с родными, близкими и знакомыми, проживающими как на не оккупированной, так и на оккупированной территории СССР, прервалась. Что делается в мире, стране и на фронте – неизвестно. По-видимому, а это так и было – немецкая авиация нанесла в первые дни сильные удары по городам, узлам связи, ж.д. узлам и прочим объектам в западных областях СССР, что привело к мгновенному параличу жизни в прифронтовой полосе.

       Единственным информатором для нас был владелец радиоприемника, уже упоминавшийся мною, Скобов Константин, который рассказывал, что радио передает о сильных боях и ожесточенном сопротивлении наших войск в приграничных районах, больших потерях немцев. Примерно дней через пять Скобов сообщил, что ТАСС передает о потерях немцев – более 1 миллиона человек и наших войск – 250 тысяч. Уже тогда взрослые понимали, что это чушь, а позже уже всем стало ясно, что это просто глупость. Затем бои, согласно радио, постепенно приближались к нам, катились к востоку: Гродно, Каунас, Молодечно, Минск и т.д. – это на нашем западном направлении. Но оказалось, что дела шли не так, как сообщало наше радио. И мы, даже жители Тощицы, в этом скоро убедились.

       Не помню, то ли утром 23 июня, то ли утром 24, на второй или третий день войны, примерно в 3 часа утра (а это же июнь – ночи короткие, светает рано, была уже не ночь, но еще и не утро - рассвет), услышали мы (сначала отец, он разбудил нас) гул самолета. Гудел «не по-нашему». Мы к своим привыкли – в Быхове был аэродром: наши бомбардировщики гудят с рокотом, как будто издают букву «Р-Р-Р…». А у этого, неизвестно: «ГУУ-ГУУ-ГУУУУ…» Отец говорил: «Это немец. Услышите свист – ложитесь на пол». В это время стал давать тревожные гудки оказавшийся на станционных путях паровоз: подавал сигнал воздушной тревоги. Через несколько мгновений раздался сильный свист – летят бомбы. Я мгновенно скатился с кровати на пол. Тут же раздались взрывы бомб, дом, пол и землю затрясло, повылетали стекла, стало страшно. Не хотелось умирать. Хотелось прогрызть зубами, процарапать руками пол и глубже войти в землю. После первого залпа взрывов, раздался второй, но уже дальше – ближе к ж.д. станции. Ко мне подбежала мать: «ты жив, жив?» «Жив» - говорю. Так как больше свиста бомб не было, я вскочил с пола и выбежал во двор. Отец тоже лежал, но уже поднялся. Его тоже не зацепило. На улице стало темно от пыли и дыма взрывчатки разорвавшихся бомб. Дышать было трудно от гари тротила. Гула самолета больше не было слышно – улетел, опасность миновала. Отец пошел по направлению к взрывам, откуда шел дым и тянуло гарью. Я за ним (мальчишка - 14 лет, любопытно, несмотря на страх).

Как позже выяснилось, немец бомбил по огням на станционных путях: семафоры, стрелки, будки стрелочников, паровоз, здания станции – все светилось, как в мирное время. Не было еще привычки делать затемнение, никто не ожидал, что в глубоком тылу, вдали от фронта (по нашим обывательским понятиям) будут бомбить маленькую пустую станцию. По-видимому, два разведчика, что кружили над станцией вечером 22 июня, навели на нее бомбардировщик. Это теперь, с развитием автоматики, электрификации железных дорог, на маленьких станциях почти ничего нет. А раньше, в век паровозов и стрелочников, на станции было большое хозяйство: водонасосная станция, водонапорная башня, водораздаточные краны для заправки паровозов водой, большое стрелочное хозяйство, семафоры, ручные устройства для переключения семафоров и стрелок и т.д. Разрушив все это, можно было нанести большой вред или даже прекратить на некоторое время движение поездов. К счастью (для ж.д. путей конечно) бомбы падали в стороне, метров за 50 вдоль ж.д. путей (слева, если смотреть с севера на юг – так и бомбардировщик летел) и вреда не нанесли. Но… Вдоль железной дороги, на некотором расстоянии от нее, стояли дома жителей Тощицы.

***

       Быстрым шагом двигаясь по улице, первые воронки от двух бомб мы увидели метров в 70 – 100 от нашего дома. Судя по воронкам, бомбы, по-видимому, были килограмм по 25 (а может быть и больше). Диаметр воронок, насколько помню, был около метра, глубина сантиметров 35-45. Потом, днем, вокруг воронок мы, пацаны, находили крупные рваные металлические осколки от корпуса бомб. Бомбы были фугасные. Стоя у первой воронки, мы с отцом услыхали, как кто-то трусцой бежит к нам, пыхтя и охая. Рядом жил сосед Богданович Семен Емельянович, пожилой и грузный человек. «Ой, ох, ох, ой – моих убило» - можно было разобрать, как он произносил постоянно эту фразу. Мы сразу поняли о ком он говорил. На нем было окровавленное нижнее белье. Мы думали, что он ранен. Но нет, этого не было. В молодые годы Богданович работал мастером на ж.д. и имел, как сейчас сказали бы, среднетехническое образование. Но знания у старого мастера, были не ниже знаний инженера. А руки у него были золотые. Все работы по металлу: кузнечные, слесарные, медницкие, жестяницкие, токарные и др. (да и по дереву) он выполнял своими руками, что было очень важно в сельской местности. Был он уже на пенсии и раньше жил с женой и ее сестрой на хуторе, недалеко от Тощицы. Имел большой сад (и мы у него покупали яблоки прямо с дерева) занимался своим ремеслом. В саду стоял большой дом, где он жил с женой (детей у них не было). Для сестры жены построил небольшой домик. Так и жили рядом. Когда сносили хутора и свозили их в деревни, Богдановичи, так как не были крестьянами, переселились на станцию Тощицу и поставили дом и домик сестры жены рядом, метров в 50-ти от железной дороги, недалеко от нас.

       Мы с отцом поняли, что Семен Емельянович говорит о своих женщинах. Втроем мы вошли во двор Богдановичей и видим, что еще одна бомба разорвалась между их домами, ближе к большому дому. Супружеская кровать стояла у стены, за которой разорвалась бомба. Супруга Семена Емельяновича спала у стены, а он сам с краю. При разрыве осколки иссекли бревна дома на уровне койки и тоже сделали с телом супруги Семена Емельяновича. Он сам не имел даже царапины. Мы с отцом вошли в дом и увидели кровавое месиво на постели. Пол у койки был залит кровью. Картина жуткая. После этой бомбежки я три дня в рот, кроме воды, не мог ничего взять. Потом мы побежали к маленькому домику, откуда слышались стоны. И надо же быть такому: кровать сестры супруги Богдановича стояла у стены, обращенной к большому дому, т.е. в сторону разорвавшейся бомбы. Бедная женщина была тяжело ранена осколками, тоже пронизавшими бревна домика. Вскоре подошли женщины – соседки и, как могли, перевязали раненую. А так как в Тощице не было ни больницы, ни даже медпункта, надо было отправлять раненую в районную больницу в город Быхов. Поезда уже не ходили (на третий день войны, за 600-700 км от границы) И свояченицу Богдановича, тяжело раненую, отправили в Быхов в июньскую жару на вагонетке – качалке, приводимую в движение через систему рычагов и кривошипов двумя человеками, сидящими на скамейке вагонетки. Отправили без лекарств, без медпомощи, так как ничего этого не было и невозможно было достать и организовать. Довезти-то до Быхова ее живой довезли, но вскоре она скончалась и в Тощицу ее уже не привезли. События развивались так быстро, немцы так «пёрли» вперед (это же московское направление и все наши «вороги» шли на Москву через Белоруссию и, конкретно, через наши края: Могилев, Быхов, южнее по Днепру Новый Быхов, Рогачев), что вскоре (конец июня – начало июля) завязались бои за Быхов. А когда бои закончились и немцы ушли дальше на восток, Богданович поехал разыскивать тело умершей. Но нигде его не нашел, а город Быхов был сожжен во время боев до тла. Вот такая трагедия постигла семью Богдановичей. И остался старик один.

       Как я уже писал, на второй – третий день войны вся общественная, транспортная, производственная и прочая жизнь была в наших краях парализована. Боясь повторных бомбежек, многие семьи, в том числе и наша, в лесу (благо он был рядом с домами) построили шалаши и жили в них (лето, тепло). Взрослые периодически ходили домой (а это не более 500-1000 метров) смотреть за хозяйством, скотиной, варить обед, печь хлеб и т.д. А мы, подростки, жили в лесу, как на даче, и радовались этому. Правда, взрослые запрещали шуметь и разводить костры, заставили снять с груди значки, подтверждавшие участие в разных оборонно-спортивных и общественных организациях (до войны это было модно): БГТО – будь готов к труду и обороне, МОПР – международная организация помощи революции, КИМ – коммунистический интернационал молодежи (так до войны называли комсомол), СВБ – союз воинственных безбожников (была и такая организация) и т.д.

       Подростки, юноши и девушки, очень увлекались этим. Было престижно побольше нацепить значков и побрякивать ими. За участие в организации платили членские взносы (10-15 копеек в месяц), за значок тоже платили какие-то копейки. В кружках изучали основы того, чем занималась организация, т.е. в принципе тем, что было написано на значке. Например, был еще значок ПВХО – противовоздушная и химическая оборона: изучали противогаз, сдавали в нем нормативы, стреляли из мелкокалиберной винтовки, учили делать перевязки, накладывать шины на сломанные руки – ноги, учили, что делать при воздушной тревоге, бомбежках, пожарах и т.д. В общем, хотя и примитивно, готовили подрастающее поколение к обороне, к войне. Вот эти значки взрослые потребовали снять, «а то придут фашисты и всех расстреляют».

Скобов периодически сообщал последние известия – то, что передавало московское радио. Но чувствовалось, что не все так, что сообщают. Фронт вроде далеко, а власти уже никакой нет. Нагло летают немецкие «Мессершмидты», гоняя наших «ястребков», как коршуны воробьев, прижимают их к макушкам леса. Обычная картина тех дней в небе: наш удирает, немец догоняет, а затем и сбивает наш самолет. Авиация наша была слабее немецкой, истребители фанерные :И-15, И-16. Было обидно и горько видеть все это, слезы навертывались на глаза, а женщины открыто плакали: ведь это гибли их сыновья, наши братья и отцы. В нашей семье в армии было в то время три сына: Ваня, Вася и Володя. Где они, что с ними – неизвестно. Может уже и нет в живых. Папа ходил хмурый, мама постоянно плакала. В те дни, а это было где-то на 5-ый или 6-ой день войны (обстановка: власти нет, войск нет, ни наших, ни немцев) мы в Тощице видели жуткую картину расправы над группой наших самолетов. Дело было вечером. Солнце вот-вот должно зайти за горизонт, и наступит летняя ночь (это же 27-28 июня). Из-за Днепра (а он от нас 12-18 км), а может быть и с Быховского аэродрома, низко над горизонтом, немного севернее Тощицы появляется группа тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков ТБ-4, идущая в боевом строю на запад, без прикрытия истребителей. По-видимому, был расчет: пока светло – пройти над нашей территорией, а при подходе к линии фронта – солнце зайдет, наступит ночь и можно спокойно, не опасаясь нападения истребителей, лететь дальше на выполнение задания. Мы, мальчишки, насчитали 27 самолетов – это авиационный полк тяжелых бомбардировщиков. Шел полк четким строем: по звеньям (3 самолета), 3 звена составляли эскадрилью (9 самолетов), 3 эскадрильи составляли полк (27 огромных махин). Значительная част небосклона была занята ими. Машины шли медленно, тяжело, невысоко, надрывно ревели моторы (а это 108 мощных моторов). И, хотя бомбардировщики шли километров 4-5 севернее Тощицы, гул в воздухе стоял сильный. Понятно было, что машины загружены под завязку. Люди смотрели и радовались: вот, где-то западнее, дадут немцам жару. Но…, случилось неожиданное. Вдруг с юга, со стороны Рогачева, над нашими головами на максимальной скорости, со звенящим гулом моторов, как бешеные собаки, сорвавшиеся с цепи, в сторону бомбардировщиков промчались два «Месссершмидта». И…началось. «Месссершмидты», как волки на стадо жирных, неповоротливых, беззащитных баранов, стали нападать на тяжелые неповоротливые тихоходные бомбардировщики, непрерывно, атакуя четкий строй полка. После каждой атаки от строя отваливалась тяжелая машина, или две, за которой тянулся черный шлейф дыма. Четкий строй полка рассыпался. Неповрежденные еще машины, тяжело разворачиваясь и сбрасывая бомбы на лес, пытались уйти обратно за Днепр. Но их клевали и добивали немецкие стервятники. Люди смотрели на эту расправу над нашими самолетами, тяжело переживая, а женщины плакали: это избивали и уничтожали наших людей, наших родных и близких.

       Сколько было сбито самолетов, а сколько ушло за Днепр, я не знаю. Но ни один самолет не полетел на запад на выполнение задания. Три подбитых бомбардировщика, коптя небо и резко снижаясь, прошли над опушкой леса недалеко от нашего дома. Понимая, что они, не разгрузившись, не дотянут до Днепра, летчики решили освободиться от бомб и высыпали их на лес. Взрывы были потрясающей силы. Самолеты не упали. Облегчившись, они все же дотянули, по-видимому, до Днепра, т.к. на нашей стороне реки не было даже и разговоров о сбитых самолетах.

Полк рассеялся, кто-то неповрежденным дотянул до своего аэродрома, кто-то, по-видимому, бросил горящую машину и спасся на парашюте, кто-то, бедняга, погиб, сгорел. Полк исчез из поля зрения наших глаз, бой ушел дальше на восток, а затем и совсем затих. В это время зашло солнце, наступила ночь. Все, так долго описываемое мною, произошло за короткое время: 20-30 минут. Вылети бомбардировщики чуть позже – может быть прорвались бы ночью, уцелели и задание выполнили бы… Не суждено.

На следующий день мы, мальчишки, пошли в лес и нашли воронки от бомб. Их было четыре: огромные, метра три-четыре в глубину, и метров 6 в диаметре. По-видимому бомбы были килограммов по 500, а то и 1000. Место было высокое, почва песчаная, и воды на дне воронок не было. Примерно через 50 лет после этого события, уже уволившись из армии, я посетил родные края. Воспоминания привели меня к этим воронкам. Они сохранились, не осыпались, поросли травой и кустарником, росло в них несколько березок диаметром сантиметров 20. А в одной из воронок по центру, с самого дна, вымахала здоровенная береза – уже взрослое дерево, выше и толще остальных.

Эти бомбы, да еще возможность обстрела «Мессершмидтами» (мало ли какие люди ходят в лесу, может быть это солдаты), вынудили всех вернуться из шалашей в свои дома, тем более, это все было рядом.

       Итак, шел уже пятый и шестой день войны, радио у Скобова передавало, что бои идут на западе, но чувствовалось, что скоро придут немцы. Проходили группировки беженцев, в основном евреи, и рассказывали печальные вести: наши войска отступают, немцы сильны, много танков, самолетов, проводят тактику окружения наших войск. Среди населения распространялись нелепые слухи, что наши отступают умышленно, как в 1812 году, чтобы заманить немцев вглубь страны, растянуть их коммуникации. «Вот когда немцы ослабнут, тогда уж мы им дадим жару». Конечно, здравомыслящие люди понимали, что это самоуспокоение. А в Тощице по-прежнему ни наших, ни немцев.

В один из этих безвластных дней, незадолго до прихода немцев, через Тощицу на юг прошел какой-то странный поезд, состоящий из пассажирских и товарных вагонов. На станции не остановился. В тот же день через некоторое время нам приносят письмо, выброшенное из вагона этого поезда. Письмо было от Нины, жены моего брата Васи, который служил лейтенантом в Каунасе. В письме Нины сообщалось, что буквально из под носа немцев их поезд ушел в тыл страны с семьями комсостава, как тогда говорили. Нина уехала в чем была одета, беременная. Все осталось на квартире в Каунасе. Вася остался воевать. Вот единственная весточка за всю войну от сыновей, братьев. Интересно, что Вася, когда от немцев освободили Каунас (он воевал на том направлении уже капитаном), зашел на свою квартиру, но там из своих вещей ничего не нашел. Он нам после войны и рассказал как, отстреливаясь от немцев, они грузили и отправили из Каунаса этот эшелон с семьями комсостава. Нина еще успела до прихода немцев добраться до своих родителей в Черниговскую область. Поезд шел на Украину потому, что авиационная часть, в которой служил брат, передислоцировалась в Каунас в 1940 году из города Прилуки, что под Черниговом, куда в 20-х числах июня 1941 года направили этот эшелон с семьями. А в Прилуках в конце 30-х годов построили аэродром, в строительстве которого принимал участие и Вася, как выпускник Ленинградского военного инженерного училища. В училище было создано спецподразделение по строительству аэродромов – на носу была война. Многие лейтенанты, выпускники этого спецподразделения, направлены были на строительство аэродрома в Прилуках. Молодежь – а вокруг «хохлушки», как пампушки. Ну, почти все лейтенанты, на них и переженились. Вася, например, отхватил Нину в селе Малая Девица, что под Прилуками, сразу после окончания Ниной 10-го класса. Поезд шел «домой» и успел все же.

В конце июня – начале июля через Тощицу стали проходить на восток разрозненные группы красноармейцев и командиров. Все, буквально все, рассказывали, что их воинскую часть немцы окружили, боеприпасы, горючее кончились, продовольствия не было и т.д. Воевать нечем. Командиры, мол, сказали: рассыпайтесь на группы и пробирайтесь лесами на восток, за Днепр, там, наверно, будет создана сильная оборона. Как могли, чем могли, местные жители кормили отступавших, и они шли дальше. Группы были небольшие: 5-10 человек.

       Однажды, еще до 1 июля, числа 26-28 июня, со стороны Бобруйска, т.е. с запада, к железной дороге подошло небольшое подразделение красноармейцев. Дело было рано утром. Но мы, подростки, были уже на ногах, подбежали к бойцам. Командир раскрыл карту и спрашивает: «Далеко ли до Красного Берега?» Мы отвечаем: «Да вот еще надо пройти по проселочной дороге 4 км на восток. Там и Красный Берег». Командир спрашивает дальше: «Там что, тоже есть железная дорога?» «Нет, отвечаем, это деревня». Командир в недоумении: «Нам, говорит, приказано выйти к Красному Берегу, что на железной дороге, т.е. к железнодорожной станции Красный Берег». Подошли взрослые и объяснили командиру, что железнодорожная станция Красный Берег находится на железнодорожной ветке Жлобин-Бобруйск, недалеко от Жлобина. А от нашей станции Тощицы, куда пришло подразделение, до Жлобина 50 километров по железной дороге на юг, через город Рогачев. Бойцы пошли по шпалам на юг. Но вряд ли они пришли на станцию Красный Берег , т.к. уже к 30 июня, 1 и 2 июля немцы вышли к Днепру и у Жлобина, и у Рогачева. А железнодорожная ветка Ленинград-Одесса, на которой стоят станции и города Быхов, Тощица, Рогачев, Жлобин и по которой пешим порядком двинулись бойцы с Тощицы на Жлобин, проходит даже западнее Днепра.

Стараюсь вести свои воспоминания в хронологическом порядке. Подошло время рассказать, как я впервые увидел немцев. Я специально зафиксировал в своей памяти этот день. Хотя мне было только 14 лет, я понимал, что события происходят исторические и нельзя упускать возможности их видеть, запомнить и в будущем рассказать своим близким, родственникам, потомкам.

       Итак, эта «встреча» произошла 30 июня 1941 года. Предоставляете, западная граница СССР в Белоруссии проходила от Днепра на расстоянии 600 и более километров. Станция Тощица, на территории которой происходят описываемы мною события, находится на расстоянии 10-18 км западнее от Днепра. 30 июня – девятый день войны. Кстати, для несведущих: западная граница на этом направлении проходила западнее Белостока, который после войны был передан Польше. Т.е. довоенная граница СССР была значительно западнее послевоенной.

Группа подростков, в которой был и я, собралась около лесничества. На поляне, рядом, были уложены бревна, на которых мы и сидели. На юге, в районе Рогачева, слышна уже была далекая канонада. Город Рогачев находится «на рогу», образованном при впадении реки Друть в Днепр. Значит немцы подошли к Рогачеву: 30 июня мы в Тощице слышим со стороны Рогачева канонаду!

       Сидим, обсуждаем «проблемы» войны, кто такие фашисты (по школьным понятиям), что будет с нами, комсомольцами и пионерами и т.д. Галстуки и значки мы уже поснимали, еще когда прятались в лесу. Вдруг с юго-восточной стороны, где за лесом находится километрах в трех деревня Великий Лес, слышим гул машин. А с Великого Леса прямо к лесничеству подходила обычная лесная проселочная дорога, по которой ездили на телегах, а зимой на санях. Автомобилей тогда было очень мало, мы их и не ожидали, да и гул был сильный, вроде бы идут танки. Если это немцы – они, по нашим рассуждениям, должны появиться с запада. Непонятно! Не успели мы обменяться мнениями и догадками, как из леса, который находится рядом, выскакивают три черных с белыми крестами на бортах «танкетки». Была такая классификация легких танков до войны. Как потом я разобрался, уж будучи в армии, это были немецкие танки Т-II. Танки быстро остановились метрах в 40-50 от нас. Люки закрыты, пулемет каждого танка направлен на нас. Но никто как-то не испугался. Нас разбирало любопытство, какой-то интерес к этому событию. Вдруг люк в одном танке открылся, из него высунулся на полтуловища танкист, в танковом шлеме и черном комбинезоне. Танкист махнул нам рукой и крикнул «ком», т.е. «идите сюда». А до войны в большинстве школ у нас изучали немецкий язык. Так что мы сразу поняли, что от нас требуется. И все мы гурьбой, подпрыгивая и подскакивая, ничего не боясь, шумно побежали к танкам. А так как дело было летом (30 июня!) все мы были в трусах и босиком с почерневшими от загара и грязи ногами. Видя, что перед ними ребятишки, танкисты открыли люки остальных танков и тоже высунулись из них. Немцы с любопытством рассматривали нас, а мы немцев. Первым вопросом немецких танкистов был: «Русиш зольдатен в Тощица ист?» Мы в ответ, используя «прекрасное» знание немецкого языка, полученные в школе за три года (начинали изучать немецкий язык с 5-го класса, учили его через пень-колоду), хором закричали: «найн, найн!», то есть – нет здесь солдат. Так оно и было в действительности.

       Вдруг произошло непредвиденное. Вот тут-то мы действительно «струхнули». Вместе с нами, подростками, был уволенный из армии молодой парень по фамилии Козин Казимир. Его отца в 1938 году арестовали как «врага народа» и он сгинул навечно. Настоящая причина ареста – они были поляки. Казик, как мы его звали в своей среде, был призван в Красную армию осенью 1940 года. Но весной 1941 года его из армии уволили, как неблагонадежного, сына «врага народа». На работу тоже старались не принимать, и он «сидел» не шее у матери, которая сама, будучи «женой врага народа», перебивалась с хлеба на воду. Цивильной одежды у Казика не было и он ходил в солдатских штанах и кирзовых сапогах. Ситцевую рубашку мать ему сшила сама, т.к. нужда сделала ее портнихой и она этим «кормилась» сама, кормила Казика и его двоих братьев – старшего и младшего.

       Казик вместе с нами к немецким танкам не подошел и танкисты сначала на него не обратили внимания. Потом заметили. И заметили то, что он в полувоенной форме. Один из немцев громко и злобно закричал: «Ауфштейн! Ком хир! Шнель!» Т.е. Встать! Иди сюда! Быстро! И повернули на Казика пулеметы. Казик с бревен, где сидел, встал и, не спеша, не зная еще немецких «порядков», стал подходить к танкам. Немец опять громко и еще более угрожающе закричал: «Хенде хох! Шнель, шнель!» Т.е. руки вверх, быстро, быстро! Вот тут-то мы не на шутку испугались и поняли, что дело имеем с врагом, с солдатами, не похожими на наших красноармейцев, с которыми мы при встрече еще в мирное время всегда вступали в дружеские беседы. В Белоруссии очень любили армию и уважали военных.

       Казик тоже испугался, лицо стало белым, как полотно. Поднял руки вверх и трусцой подбежал к танкам. Вот эта картина: наш парень с поднятыми руками, а на него направлены три танковых пулемета, крики немцев, малейшее неосторожное слово или движение и Казик, а может быть и мы будем расстреляны – это привело нас в шок и мы потеряли дар речи, а душа ушла в пятки. Наша ребяческая оживленность и возбужденность от неординарности происходящего погасла. Мы притихли, ожидая, что будет дальше.

Подбежав, Казик остановился и опустил руки. Немец истерично закричал: «Хенде хох!».           По-видимому, подумал, что, опустив руки, русский может применить оружие, бросить гранату и т.д. Казик опять поднял трясущиеся руки. Немец в упор: «Русиш зольдат?» Казик только отрицательно покачал головой. Немец что-то сказал по-немецки и пальцем указал на солдатские штаны и кирзачи. Вот это его смущало и наводило на мысль, что перед ним «русиш зольдат». Опять последовал отрицательный ответ. На голове Казика была кепка. Немец приказал снять кепку. Немцы знали, что рядовые красноармейцы причесок не носили. До войны так было, в целях гигиены. У Казика после увольнения уже отросли волосы и он успел подстричься под польку. Немец с радостью закричал утвердительно: «Официр!», «Найн» - чуть слышно проговорил Казик. Немец, он по-видимому был командир этой группы, - в недоумении. Его немецкий ум не может понять: как это так, военную форму носит невоенный человек. А то, что перед ним не солдат и не офицер, немцы, вроде, стали верить. Обстановка несколько разрядилась, Казику разрешили опустить руки. И вот тут мы, подростки, опять оживились. Видя недоразумение немцев, мы стали им объяснять, что «фатер» (отец) Казика сидит в тюрьме (показывали это на пальцах), и Казика из «Роте армее» выгнали за это. А «цивиль» одежды нет, вот он и носит солдатские штаны и сапоги. Используя свой небогатый запас немецких слов, показывая на пальцах и пересыпая русскими словами, мы все же разъяснили немцам, почему Казик так одет. Немцы, особенно тому, что из Красной армии увольняют даже солдат, чьи родители репрессированы властью, очень удивились, что было видно по выражению их лиц и оживленному обмену мнениями, конечно на немецком языке, которого мы не понимали, но суть уловили. К Казику больше не приставали, немцы заняли свои места в танках, закрыли люки и поехали по улице дальше. Только на первом танке, по-видимому, командир, сидел на полтуловища высунувшись из люка.

       Так как в Тощице на улицах тогда твердого покрытия не было, а в Белоруссии грунт, в основном, песчаный, мы, подростки, через некоторое время пошли по следам гусениц посмотреть, куда же ушли танки. Не успели мы пройти метров 300-400, как слышим, что танки возвращаются. Мы стали на обочине дороги-улицы, там стояло уже несколько человек взрослых, в основном, пожилые мужчины и женщины, которые из любопытства вышли посмотреть на «фашистов». Танки прошли мимо нас, на переднем танке, по-прежнему, но уже на полный рост в люке стоял командир. Не из-за уважения к немцам, конечно, а в смысле, что и мы «не лыком шиты», что и мы принадлежим к европейской цивилизации – один старик, когда первый танк проходил мимо его с командиром в люке, приподнял в знак приветствия свою старенькую замусоленную шляпу, которая была у него на голове. Немец – командир в ответ приложил к шлему два пальца, указательный и средний, правой руки. Состоялась первая пока еще мирная встреча «европейских цивилизаций» на ж.д. станции Тощица, к сожалению не отмеченная во всемирной истории.

       Танки ушли из Тощицы той же дорогой, что и пришли: по лесной дороге на деревню Великий Лес, а дальше, вероятнее всего, вдоль Днепра на Рогачев. Недели две, примерно до середины июля, немцы в Тощице не появлялись.

Уже будучи военным, я иногда вспоминал эту встречу в детстве с первыми немецкими танкистами. И задавался вопросом: зачем они приходили в Тощицу. Конечно, это была разведка. В районе Рогачева и Жлобина уже шли бои, хорошо описанные в Красной звезде № 127 от 13 июля 2001 г. и № 237 от 25 декабря 2002 г. в воспоминаниях ныне покойного генерал – лейтенанта артиллерии Попова Степана Ефимовича, который в июне – июле 1941 года командовал 756 артиллерийским полком в боях под Рогачевом и Жлобином. Немцы конечно боялись удара по своему левому флангу со стороны станции Тощицы, которая, как я уже указывал, находилась в 25 км севернее Рогачева. Вот они и выслали разведку. К сожалению, в районе Тощицы советских войск не было, что и установила разведка. Выше по тексту я писал, что река Днепр, на рубеж которой немцы вышли примерно к 1 июля, т.е. на 9-й день войны, на участке Орша, Могилев, Рогачев, Жлобин, находилась тогда от западной границы СССР на расстоянии 600 и более км. Легко подсчитать, что темп наступления их войск составлял 60-80 км в сутки, что в два раза выше, чем указано в официальных источниках советского периода, в т.ч. в шеститомной истории ВОВ. Примерно такой темп наступления планировали штабы объединений и соединений армий вероятных противников во время командно-штабных игр «после нанесения серии ядерных ударов» по территории «вражеского» государства в период холодной войны. А немцы такими темпами «перли» в 1941 г., когда ядерного оружия и в помине не было. Я это пишу не для того, чтобы восхвалить немецких генералов и германскую армию, а для того, чтобы показать тому, кто этого не видел и не представляет, особенно молодому поколению, в каком положении мы были, как трудно было нашей армии, какая мощь обрушилась на нас, чтобы этим оттенить талант наших полководцев, сумевших в такой обстановке преодолеть кризис 1941 года и, в конечном итоге, поставить фашистскую Германию на колени. Честь и слава им во веки веков! Только у серых недалеких людей или злопыхателей может родиться мысль и повернуться язык о бездарности наших генералов. Если немецкие генералы такие талантливые, как утверждают некоторые «умники», так почему же они потерпели поражение на фронтах ВОВ, имея в своем распоряжении людские резервы, технику, вооружение и промышленный потенциал почти всей Европы.

       Но вернемся «к нашим баранам», т.е. к моменту, когда три немецких «танка» ушли из Тощицы. Слово танки я взял в кавычки. Т-II – это букашки по сравнению с нашими танками даже того периода: Т-34, КВ и даже Т-26.

Наша «сплоченная» группа подростков – единомышленников решила исследовать, куда же в Тощице дошли танки. Пошли по отпечаткам гусениц. Метров через 500 подходим к магазину сельпо. Видим, немцы здесь похозяйничали: дверь взломана, не только стекла, но и рамы окон разбиты. Магазин немцы разграбили. Забрали продукты питания и папиросы (сигареты тогда у нас были не в моде). Видя, что власти уже нет, магазин разграблен – местное население процесс завершило. Недалеко от магазина стоял сарай, где хранилась соль (прямо на земле, много лет подряд, так что земля пропиталась солью где-то сантиметров на 20). Основной «удар» жителей был нанесен по этому сараю. Там была большая груда поваренной соли, которую в мирное время продавали населению. В течение 3-4 часов ее растащили. А потом в течение нескольких дней лопатами копали просоленную землю и уносили домой. Люди еще помнили революцию, приход немцев в 1918 году и приход поляков в начале 20-х годов XX века. Даже если и была пища, то несоленый «бутерброд не хотел ложиться в рот». А что же делали потом с этой соленой землей? Пришла зима 1941-1942 г.г. Немцы никакой торговли не разворачивали. Снабжения не было никакого. Соль в мешке, в ведре, кастрюле унес из сарая не каждый, кому и не хватило, большинство жителей вообще успело только «к шапочному разбору». Вот тут в дело пошла и соленая земля. Ее промывали горячей водой до тех пор, пока были признаки солености. Потом воду отстаивали, процеживали, фильтровали – и так несколько раз. В итоге, относительно чистую соленую воду использовали при приготовлении пищи.

       Недалеко от магазина сельпо стояла деревянная одноэтажная школа, длинное такое строение, отнятое у «кулака», сосланного в Сибирь. Участь магазина постигла и школу: окна разбиты, двери поломаны. Чем это они творили, я сейчас и представить не могу. Наверно гусеницами и корпусами танков. Это же было в 1941 году. В Белоруссии строения в сельской местности все деревянные, с низкими окнами, дощатыми дверями. Помещения школы и магазина были старыми.

Что удивительно, разбили немцы физический и другие кабинеты. Все приборы, по которым мы совсем недавно изучали физику, химию, географию и другие предметы, были свалены в кучу, многие поломаны. Через окна в школьный двор были выброшены школьные журналы и другие документы. Зачем они творили все это варварство – я и сейчас понять не могу. По-видимому, убедившись, что воинских подразделений в Тощице нет, осмелев, решили напакостить мирному населению небольшого населенного пункта воюющей с ними страны.

       На второй день, 1 июля, я опять подошел к зданию школы и начал копаться в сваленных в кучу документах, к счастью, ее никто не поджег. Какова же была моя радость, когда я нашел классный журнал нашего 7-го класса с годовыми и экзаменационными оценками всех учеников. Несколько листов из журнала со своими итоговыми оценками я вырвал, а мать моя сохранила их до освобождения Тощицы от немцев и хранила потом, когда меня уже взяли в армию. Эти «несколько листов» с оценками (а учился я хорошо, был отличником) мне потом очень помогли при поступлении в военное училище. Других документов об окончании школы у меня не было.

       Итак, в районе Рогачева к 1 июля уже разгорелись жаркие бои. Слышна была канонада. Черный дым вдали поднимался в небо. Рогачев горел. О дальнейших боях в районе Рогачева и Жлобине опишу ниже.

Где-то 2-3 июля донеслись звуки артиллерийской стрельбы с севера: немцы подошли к Быхову. Горел и Быхов. Дымом заволокло далекий горизонт. Ночью как над Рогачевом, так и над Быховом стояло зарево. Эти оба города выгорели дотла. В отличие от Рогачевско-Жлобинского участка, где в упорных боях наши части отбивали попытки врага форсировать Днепр, в Быхове немцы с ходу форсировали Днепр, но затем были отброшены на правый (западный) берег реки.

Числа 3-4 июля со стороны Быхова по грунтовой дороге, идущей вдоль железной дороги на Рогачев (метрах в 50 от нее), появилась группа красноармейцев человек 15-20. Возможно, когда немцы заняли Быхов, бойцы не сумели отойти за Днепр, на восток, и пошли на юг к Тощице. Как говорили красноармейцы, их могла настигнуть группа из трех «танкеток» с небольшим количеством пехоты. Должно быть это тоже были танки Т-II, похожие на быстро бегающих металлических букашек. Этой группе наших бойцов легко удалось оторваться от преследующих их немцев с танками, т.к. местность по обе стороны железной дороги заболоченная и танки застряли. Боясь, все же, что немцы могут преодолеть заболоченные участки, красноармейцы стали на дороге делать завал, используя тротиловые шашки. А местность от Тощицы до Быхова лесистая. Лес подступал буквально вплотную к железной дороге. И если сделать завал, то танкам обойти его почти невозможно: деревья крупные – сосна и стоят густо. Завал был уже почти готов, как произошло несчастье: при закреплении очередного заряда на дереве – произошел взрыв, красноармейца разорвало.

       Незадолго до взрыва к бойцам подошел мой отец и беседовал с ними. Основная тема бесед с военными в те дни была: что случилось, почему Красная армия не отступает, а бежит; где отступающие войска, отходят только небольшие группы красноармейцев и командиров, где же основная масса войск; почему целые подразделения и части сдаются в плен, или разбегаются по лесам, а не сопротивляются до последнего; где наши самолеты – в небе господствует немецкая авиация, наших не видно; где наши танки; почему красноармейцы вооружены только трехлинейками, а у немцев автоматы; почему твердили «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», а сейчас отступаем на сотни километров; почему не оправдался тезис: «воевать будем на чужой территории», «малой кровью, могучим ударом»; почему менее чем за год до начала войны «крутили» фильм «Если завтра война…» где били примитивно изображенного врага «похожего на немецких фашистов», в хвост и в гриву, а наяву получилось все наоборот. Ну что могли сказать красноармейцы: молчали, повесив головы, лепетали, чувствовали себя виноватыми.

       Отцу было тогда от роду 56 лет и в армию его не отмобилизовали. Да при таком стремительном наступлении немцев (60-80 км в сутки), когда в котлах окружения оставались сотни тысяч военнослужащих, в нашей местности, вплоть до Днепра, никакой мобилизации и не проводилось – не успевали. Что было за Днепром – не могу сказать, не знаю.

       Так вот, отец, будучи человеком любознательным, при встречах с отступающими нашими военными, особенно с командирами, на такие темы пытался заводить разговоры, пытался понять причины той катастрофы, что случилось в начальный период войны. Как-то завел он разговор и с нашими станционными военными, вернувшимися домой с «окружения» или бежавшими из плена. Спрашивал: «Почему же вы вернулись домой, а не пошли на восток?» «Кто же страну будет защищать?» Это задело «вояк» и они отвечали: «Подожди, Драгун, скоро и твои сыны будут дома». Отец отвечал, что этого не случиться. Он уверен был в своих сыновьях, моих старших братьях. А их было, кроме меня, трое: Иван – ст. лейтенант, Василий – лейтенант и Владимир – старшина 1 статьи, подводник. И ни один из них, в плен не пошел, домой не притопал. Иван и Василий воевали с первого до последнего дня войны. В 1944 году, после освобождения Белоруссии от немцев помогать братьям взяли и меня (я с 1927 года рождения и попал в Действующую армию). Из четырех братьев мы трое остались живы. Володя, бедняга, погиб в августе 1942 года вместе с подводной лодкой М-173 в Баренцевом море.

Да, встречаясь с группами отступающих, отец снимал кепку с головы, бросал ее на землю, и, с обидой и упреком, кричал примерно следующее: «Куда же вы идете? На кого же вы нас бросаете? Почему не сопротивляетесь? Чему же вас учили? Зачем вас одевали, кормили и деньги вам платили?» Мать ворчала на отца за эти упреки отступающим военным. Может быть и наши сыночки, говорила, также идут по пыльным дорогам, голодные и холодные. Отец отвечал; «Придут – накормлю, напою, дам отдохнуть и отправлю на восток. Пусть воюют. Не стерплю я позора, если придут». Не пришли. И был уверен в этом. Оригинальным был наш отец, царство ему небесное, за что едва не поплатился жизнью.

…И в это время прогремел взрыв. Печально, но война, есть война. Красноармейца тут же похоронили у сосны, где он погиб, вынули из кармана гимнастерки его документы. Командир передал их моему отцу, сказав, примерно следующее: «Уцелеем ли мы, война только начинается. Но все войны заканчиваются. Может быть вам удастся после войны найти родственников погибшего, сообщить о случившемся, указать место захоронения бойца и отдать им его документы».

       Красноармейцы сразу же ушли на Новый Быхов, где немцев еще не было. Отец принес красноармейскую книжку погибшего домой и положил в ящик письменного стола. Я посмотрел ее. Погибший был из г. Изюма. Фамилию не запомнил. Но выполнить печальную миссию нам не удалось. Тощица была в оккупации 2 года и 8 месяцев. За это длительное бурное время много воды утекло. Несколько раз в нашей хате размещались немцы, выселяя нас к соседям в какую нибудь халупу. А 23 февраля 1944 года, при освобождении Тощицы Красной армией, в угол нашего дома, как раз туда, где стоял письменный стол, ударил фугасный снаряд «Фердинанда» контратакующих немцев. Все в доме было превращено в труху. В какой период затерялись документы погибшего бойца ни я, ни отец, ни мать – вспомнить уже не могли.

       Однажды, на второй день после трагического случая, когда погиб красноармеец, а это 4 или 5 июля, (кстати, немцы в Тощице пока больше не появлялись) с запада, со стороны деревни Дедово, через железнодорожный переезд, метров 100-150 от которого стоял наш дом, во второй половине дня появилась странная группа наших военных. Шли они не спеша. Чувствовалось, что идут они издалека, устали. На улице, возле колодца, который был рядом с нашим домом, было несколько взрослых и наша «команда» подростков. Подошли военные. Было их человек 10-15. Все в хромовых сапогах, измазанных грязью. Значит шли не по асфальту и даже не по грейдерным дорогам. Дождей давно не было, сапоги были бы только пыльными. Шли, по-видимому, лесными тропами. Да и дорога от деревни Дедово до Тощицы идет через болото. Шли по ней, хотя был в обход болота до Тощицы грейдер. Не пошли по нему, опасались. Одеты были хорошо, в шерстяных защитного цвета гимнастерках довоенного покроя (с отложными воротниками, накладными карманами). Знаков различия и даже петлиц не было. Все были в фуражках. О звездочках на фуражках ничего сказать не могу, не помню. Некоторые военные несли фуражки в руках. Винтовок не было. Ну, а автоматов у наших военных в первый период войны я вообще не видел. О пистолетах не скажу, на ремнях не было. Может быть переложили в карманы, не знаю.

       Подошли еще жители, женщины. Все с любопытством смотрят. Кто же это? Подойдя, военные поздоровались. Попросили водички напиться. Я как раз стоял у колодца, за жердь с деревянным ведром опустил «журавель» вниз, достал воды, холодной, аж зубы ломит – такой глубины был колодец. Некоторые военные достали из вещмешков котелки, некоторые – кружки. Я разливал воду в подставляемые котелки, кружками черпали сами. Ведро быстро разошлось. Я еще достал водички. Некоторые «красноармейцы», как подошедших называли жители, пили потом прямо из ведра, через край – очень уж вкусная была у нас вода в глубоком колодце. Стесняясь, попросили чего-нибудь перекусить. женщины побежали, притащили хлеба, молока, творогу. Отец принес даже кусок сала. Видимо, вспомнил о своих сыновьях – и сала не пожалел.

В процессе этого общения военные были окружены жителями. «Красноармейцы» кушали, закурили по одной папиросе на двоих – троих (по-видимому, курево кончилось). Жители спрашивали, «красноармейцы» отвечали, но неохотно, односложно, туманно. Кто они, откуда и куда идут – не говорили.

Одна деталь: из всех военных не подходили к образовавшейся небольшой толпе три человека. Один, по-моему, в закрытом кителе без знаков различия и еще двое, не отличавшиеся от других военных. Воду и еду им подносили другие военные из общей группы. Я обратил на это внимание и присматривался к этой «троице». Один из них, что в кителе, с суровым, но уставшим и осунувшимся лицом и почти лысой головой, как не странно, но мне, подростку, показался знакомым. Где-то я его видел. Но вспомнить никак не мог.

Попив водички, немного отдохнув и подкрепившись, военные начали расспрашивать нас. Главным вопросом было: нет ли у нас текста выступления товарища Сталина 3 июля, а мы тогда об этом выступлении даже не слышали. Как я упоминал выше, не второй-третий день войны поезда уже не ходили, почта не работала, связи никакой. Один радиоприемник только у соседа Скобова, но и он, наверно, его уже упрятал, так что ничего толкового военным мы сказать не могли. Правда, я утром этого дня нашел какую-то листовку на немецком языке. Пытаясь ее прочесть, я понял, что листовка наша, советская. Возможно ночью пролетал наш самолет и бросал листовки. Одну из них ветром занесло в наш огород. Я показал эту листовку военным, но и они, слабо зная немецкий язык, тоже ее не прочли, но поняли, что это то, о чем они спрашивали, и забрали листовку, надеясь найти «грамотея».

Отдохнув, раскрыв карту, о чем-то посоветовавшись с начальником, на роль которого явно претендовал человек с голым черепом и выдающимся вперед подбородком, группа начала движение на восток по проселочной дороге, которая вела на Новый Быхов через деревню Красный Берег. Вот тут-то отец и не выдержал. «Эх-застонал он и с размаху бросил кепку наземь – хлопцы (а в Белоруссии слово «хлопцы» заменяет слова «ребята», «парни» и даже «друзья»), куда же вы уходите, что же вы бежите перед немцем, на кого вы нас бросаете…» и т.д., выражая этим горечь своей обиды за происходящее. Не ожидая такого оборота, группа остановилась. И вот тут-то «человек, похожий на командира», что с голым черепом, подошел к отцу и спросил: «Как ваше имя и отчество ?». Отец представился. Командир тихим голосом сказал примерно следующее (я стоял позади отца и все слышал): «Макар Степанович, трудно сейчас объяснить причины происшедшего, да и время не позволяет – в любой момент могут появиться немцы. В итоге мы немцев разобьем. товарищ Сталин приказал организовать оборону на Днепре и не пустить врага дальше этого рубежа. Вот мы и идем за Днепр. У вас кто-нибудь воюет?» Отец отвечал: «Да, три сына. Вот и четвертый подрастает». «Желаю вам и вашим сыновьям уцелеть в этой войне и с победой вернуться к родным очагам» - сказал «командир», подал отцу руку и группа тронулась.

Соседи постояли немного и потихоньку разошлись. Я стоял еще долго и смотрел вслед уходящим «красноармейцам». Дорога на Красный Берег была прямой. Когда в 1902 году строили железную дорогу, образовали станцию Тощица, то от нее до Красного берега вырубили через лес прямую просеку, которая и стала грунтовой дорогой. Группа военных разделилась надвое. Одна часть их шла по правой стороне дороги вдоль деревьев, вторая – по левой. Метров в 500 на дороге была лощина. Обе половины группы спустились в лощину и они исчезли из виду. На сердце защемило. Я вспомнил своих старших братьев и слова матери, что, может быть, и они так идут по дорогам войны. Моложе их я был на 15, 13 и 11 лет.

Зашел в свой дом, а он стоял рядом с упомянутой дорогой. И говорю отцу: «Ушли «красноармейцы», уже и не видно». Для нас, подростков, любой человек в форме – это красноармеец. Отец мне отвечал: «Нет, сынок, это были не красноармейцы. Разве ты не обратил внимание как они обуты, из какого материала их обмундирование, как грамотно они разговаривают, какого они возраста. Красноармейцы – это молодежь, а эти зрелого возраста. И все были в фуражках. Это, сынок, прошла группа больших армейских начальников, возможно, некоторые из них даже генералы. А тот, что разговаривал со мной, несомненно генерал. Интересно, кто они такие?».

Многое за долгие годы забылось. А вот эту встречу с группой высоких командиров Красной армии я запомнил на всю жизнь. И все же, по-моему, я узнал, что это была за группа. А произошло это через 55 лет после той, непонятной тогда в 1941 году, встречи – в 1996 году. К этому времени я уже более 43-х лет отслужил в армии и 8 лет находился в запасе и отставке.

       Итак, в 1996 году я приобрел книгу «Маршалы Советского Союза», руководителем авторского коллектива которой является генерал армии Ермаков Виктор Федорович, в свое время командовавший 40 армией в Афганистане, а затем он был назначен первым заместителем командующего войсками Туркестанского военного округа. Я в годы афганских событий служил в Турк. ВО начальником автомобильной службы округа и по службе неоднократно приходилось с Виктором Федоровичем решать некоторые вопросы и в Афганистане, а затем и на территории округа.

Так вот, при знакомстве с указанной книгой, с 45-й страницы ее, на меня суровым взглядом смотрел человек, которого я видел числа 5 июля 1941 года в Тощице. От неожиданности я даже вздрогнул. Это был маршал Советского Союза Кулик Григорий Иванович. А до войны я видел его на фотографиях в газетах и на портретах, которые печатались при присвоении военачальникам звания маршал. Вот почему в 1941 году мне показалось, что этого человека я где-то видел.

       Я не читал нигде, как, какими путями маршал уходил на восток, но зная обстановку в те дни на юге и на севере от Тощицы, думаю, что маршалу и его группе другого пути для отхода и не было. На юге шли бои за Рогачев и Жлобин на линии Днепра и ниже этих городов. На севере к этому времени немцы уже пытались форсировать Днепр в Быхове, еще севернее немцы тоже вышли на линию Днепра. Завязались упорные кровавые бои на подступах к Могилеву. Кроме того, через упомянутые города на восток шли хорошие, по тем временам, шоссейные дороги, по которым стремились на восток немцы, или же они подвергались интенсивным бомбежкам.

Единственный наименее безопасный путь на восток был через Новый Быхов. От Тощицы до него около 18 км. Если подгоняет страх быть убитым или плененным, то это расстояние можно одолеть за 3-4 часа. Так что наши «пилигримы» уже к исходу 5 июля или, в крайнем случае, в средине ночи (тут уже не до отдыха, когда гремит и пылает и на севере от маршрута движения, и на юге) наверное были уже в Новом Быхове, и, благополучно переправившись через Днепр, соединились с нашими войсками.

Как известно из печати и рассказов знающих военных, Кулик был принят Сталиным (как-никак: маршал Советского Союза, заместитель Народного комиссара обороны СССР, начальник Главного артиллерийского управления, герой Советского Союза, кавалер многих высших орденов СССР), получил серьезный нагоняй, что прибыл в Москву, а не организовал сопротивление врагу из отступающих и попавших в окружение соединений и частей, был понижен в должности, а затем и в воинском звании. В конечном итоге, был расстрелян в 1950 году. Реабилитирован в 1957 году.

       Будучи в Быхове (раньше его называли Старый Быхов – это был наш районный центр), я зашел в краеведческий музей. Руководитель музея, узнав, что я генерал (это было уже после увольнения в запас) и интересуюсь событиями ВОВ в нашем районе, подарил мне книгу «Они сражались на Быховщине» местного издания, в которой описаны события 1941 года, когда немцы шли на восток, и события 1944 года, когда наши войска освобождали Быховщину. Готовя эти воспоминания, особенно описывая про группу Кулика, я еще раз заглянул в эту книжонку, желая убедиться были ли еще в эти дни наши части в Новом Быхове, или он уже был в руках немцев. Да, наши части еще были в Н. Быхове и в окрестных деревнях. В частности Н. Быхов оборонял 236 стрелковый полк 187 стрелковой дивизии, командиром которой был полковник Иванов Иван Иванович. Действительно, на Ивановых и Иванах русская земля держится.

Да, Кулику и его группе повезло – проскочили! 9 июля, после неудачного наступления на Быхов и к этому времени на уже захваченный немцами Новый Быхов, 187 дивизия покатилась на восток и ушла в небытие, как это в июне-августе 1941 года случилась с некоторыми другими частями и соединениями. Знамя дивизии удалось сохранить, т.к. на Дальнем востоке, в Приморье, в ноябре 1941 года под этим знаменем была сформирована новая 187 стрелковая дивизия, которая до конца войны на советско – германский фронт уже не направлялась, но принимала участие в разгроме Японии.

Кстати, о Н. Быхове. Это деревня, тогда средних размеров. Но место историческое. Все наши «вороги», которые с запада шли на Москву: и поляки, и шведы, и французы, и немцы – все значительной частью своих сил переправлялись через Днепр в Н. Быхове или в его ближайших окрестностях.

       Коснусь некоторых хозяйственных вопросов, которые вынуждены были решать жители Тощицы в т.ч. и наша семья. Отец предупреждал и семью и соседей, исходя из опыта 1-й мировой и особенно гражданской войны, из опыта оккупации Белоруссии в 1918-1920 г.г. немцами и поляками. Будут грабить немцы, изымать, реквизировать, не соблюдая никакие законы и человеческие нормы и отношения между людьми, говорил отец. Все надо прятать. Скотину, пока пройдет фронт, придержать в лесах, подальше от дорог, поближе к болотам, куда немцы не пойдут. Откормленных свиней немедленно резать и т.д.

       В сельской местности тогда мясо в магазинах не продавали, т.к. ни холодильников ни электричества не было. Сельские жители: и колхозники, и рабочие небольших предприятий, учителя, железнодорожники и другие жители, не связанные с сельскохозяйственным производством, имели для личных нужд приусадебный участок (15 соток), содержали многие корову и почти все курей, свиней, а где были какие-то водоемы – даже уток и гусей. В деревнях хлеб выпекали сами крестьяне. А в рабочих поселках и населенных пунктах, типа станции Тощица, хлеб доставляли с районных центров или близко лежащих небольших городов и крупных населенных пунктов, где проживал рабочий класс и сельское хозяйство на являлось основным родом деятельности населения.

        У нас был откормленный кабан, уже пудов на 10. С наступлением холодов собирались его заколоть, подкормив еще пуда на 2-3. Что делать? Заберут его немцы, оставят нас голодными на зиму. А убивать нельзя. На улице жара под 30 градусов – начало июля, средина лета, все испортится. Отец говорит: «Надо резать, пока не пришли немцы». А немцев все нет, хотя бои идут у Рогачева и уже восточнее Быхова.

Позвали «специалиста» по заколу свиней, был в Тощице такой мужчина, всем помогал. И вот отец со «специалистом», позвали еще соседа – они втроем закололи кабана, осмолили, разделали тушу, мясо в одну бочку, сало в другую, хорошо все засолив, чтобы не испортилось от мух и жары, спрятали. А поверх этой свежины насыпали еще слой соли сантиметров 20. Бочку с мясом спрятали под полом в кладовке, а бочку с салом оставили в кладовке на полу. И очень своевременно и правильно все это сделали, т.к. скоро и в Тощицу вступили немцы. Но об этом ниже.

       Не знаю, как в других местностях, а в Белоруссии, с наступлением жары, коров пастись выгоняют рано, часов в 4 утра, чтобы по холодку, не страдая от мух и оводов, скотина могла хорошо покормиться влажной от росы травой. Часам к 11 утра скот возвращается в свои дворы и отдыхает в прохладных хлевах. Коровок поят водичкой (жара!), доят и они отдыхают. Часа в 4 дня пастух идет вдоль улицы и дудит в свою пастушью трубу. Услышав звуки трубы, коровы сами поднимаются, хозяйки открывают ворота, и они выходят на улицу к общему стаду. Пастух гонит их в лес. В нашей местности, в Могилевской области, скот пасут в лесу, на лесных полянах, вдоль болот, или на болотах, если они за лето пересохли. Местность лесисто-болотистая, полей больших мало, они все засеяны.

       Часов в 10 вечера (а летом – это еще светло, только наступают сумерки) стадо возвращается домой. Хозяйки выходят встречать своих «красуль», «милок», «галок», «лысок» и других коровок с ласковыми именами – кличками, вынося им что-нибудь вкусное, в виде корочки хлеба или пару вареных картофелин, посыпанных солью, чтобы коровка, в предвкушении угощения, не проходила мимо своих ворот и всегда шла в свой двор. Корова всегда, а в описываемые времена в особенности, в сельской местности – самое дорогое животное в хозяйстве. Она – кормилица в доме, особенно в том, где есть дети. Поэтому за коровкой такой уход, особая любовь к ней и исключительно ласковое отношение.

       Бывало и такое: когда коровы не особенно насытились, тогда они проходят мимо своих дворов и бегут в лес и там подкрепляются еще. А иногда залазят в чужой или свой огород и поедают там ботву бураков, морковку и др. огородину. Тогда скандал местного масштаба: сосед недоволен, предъявляет претензии. Все на утро регулируется совместным распитием пол-литра или даже четвертинки. А хозяева заблудившихся коров вместе с пастухом разыскивают беглянок с вечера и до поздней ночи, пока не найдут. Чаще всего корова откликается на ее зов по имени на ласковый голос хозяина или хозяйки. Глупые коровки, сами себя выдают.

Бывали и смешные случаи. Обычно телят пасут отдельно от коров, где-нибудь рядом с домами. Их же надо и поить и подкармливать в течении дня – дети. Телята пасутся обычно на привязи вокруг колышка, а к концу лета, иногда, всех соседских телят сводят в небольшое стадо и за ним присматривают по очереди подростки.

И если телят не загнать в сарай до возвращения их «матерей» с пастбища, а некоторые хозяйки не вышли встречать своих коровушек, то «сынки» и «дочери» этих коровушек быстро находят их в стаде, и приступают к «доению» своих матерей, которые всегда признают своих детушек и не отказывают им в молочке. А потом вместе идут в свой двор. Увидев эту парочку, хозяйка понимает, что молока для семьи в этот вечер не будет. Но уже ничего не поделаешь: свои «люди» - сочтемся.

Вот такой метод выпаса коров в жаркие дни лета в Белоруссии называется «гонять коров на ранки». Весной и осенью пасут обычно: утром, с рассветом, стадо пастух гонит пастись в лес, весь день стадо пасется, вечером – домой. Так что летом коров доят три раза, весной и осенью – два.

Так вот, еще до вступления немцев в Тощицу, коров днем домой перестали пригонять. Выбирали в лесу поляну, рядом с болотом, и пастух пригонял к 11 часам туда стадо. К этому времени на стан приходили хозяйки, приносили воду, доили коров, а те, испытав привычную процедуру и получив, что надо (водичку, корочку с солью, ласку хозяйки), спокойно ложились на землю отдыхать и пережевывали жвачку. Как ни странно, домой не рвались, как бы понимая об опасности. Там же и ночевали. Хозяева коров, по 2-3 человека, как мужчины, так и женщины, оставались на ночь помогать пастуху.

Где-то в средине июля в Тощице появилась и немецкая пехота (более двух недель с момента появления танков 30 июня немцев в Тощице не было). Группа была небольшая – до 15 человек. Стояла жара. Солдаты шли расстегнув свои мундиры, засучив рукава, некоторые пилотки засунули за ремень. Все вооружены автоматами, которые несли на шее, обеими руками опираясь на него.

Каски были на головах не у всех, у некоторых болтались на ремне или же были закреплены поверх рюкзака. По-видимому, знали обстановку: разговаривали громко, шли без опаски по дороге на Красный Берег мимо нашего дома. Зашли к соседке Козиной Анне Михайловне (матери Казика, о котором я писал выше). Стали шарить в кладовке, по полкам, в шкафчике. Нашли запас масла, в погребе обнаружили кувшины с неснятыми сливками. Разместились за длинным столом, что был у хозяйки, и стали все «уплетать». Хлеб тоже взяли у хозяйки, толсто намазывали его маслом. Потом запивали все молоком со сливками. Отпускали какие-то шутки. Ржали. Собрались соседки посмотреть на немцев (мужчины не подходили). Мы, подростки, крутились тут же и с любопытством разглядывали солдат. В ходе еды и после, отдыхая за столом и разговаривая, немецкое воинство показывало свою европейскую «культуру»: не стесняясь никого, даже присутствующих женщин, солдаты громко испускали «тяжелый дух». И даже соревновались при этом, громко хохоча. Женщины возмущались вслух («Вот это культура!»). Немцы понимали, но не обращали внимания, продолжали «это», громко смеясь. По-видимому, считали нас низшей расой, «русишен швайн» (русскими свиньями).

Потом зашли к нам. Нашли в погребе домашнее сливочное масло. Уже не ели (насытились у соседки), а разложили по пластмассовым коробкам, которые были у каждого солдата. Зашли в кладовку. Обратили внимание на бочку с салом. Бочка была высокая – заглянули в нее. Один солдат даже руку запустил в нее. «Сальц» - сказал солдат, соль значит. Вот так, спасая сало от мух, спасли его от немцев. Ну, а о том, что под полом в яме стоит еще бочка с засоленным мясом, немцам и на ум не пришло.

Подкрепившись, пополнив свои запасы, покурив, отдохнув – немцы двинулись по дороге на Красный Берег. И опять, насколько помню, еще несколько дней в Тощице немцев не было.

Для понимания дальнейших событий, описываемых мною, необходимо рассказать о ходе боевых действий развернувшихся севернее и южнее Тощицы – как нам было тогда известно и что прояснилось потом, через несколько десятков лет из литературных источников.

Быхов (на севере) был занят 4 июля и в то же день немцы форсировали Днепр, но были отбиты. Черный дым подымался над Быховом, а ночью над ним стояло яркое зарево. Быхов горел и выгорел весь. Форсировав Днепр 10 июля на Быховском направлении и севернее, немцы двинулись на восток, к Смоленску, окружив Могилев. Ниже по Днепру они, где-то числа 7-8 июля, заняли и Новый Быхов, опускаясь на юг вдоль правого берега Днепра. Через Тощицу и Красный Берег, т.е. с запада, на Новый Быхов немцы не шли. Как я уже описывал, в средине июля прошла группа немцев человек 15 в направлении Красный Берег, уже зная, что Н. Быхов в их руках. Ну а по пути, по-видимому, имели задачу проверить деревни вдоль дороги на Новый Быхов: нет ли там остатков наших подразделений.

В эти дни (14.07-24.07) нашими частями (102 стрелковая дивизия) была предпринята попытка форсировать Днепр на участке Н. Быхов – Шапчицы и наступать вдоль Днепра на Ст. Быхов и далее на Могилев, с задачей отвлечения сил немцев от наших войск, наступавших на Бобруйск, о чем расскажу ниже. Один полк 102 дивизии занял Н. Быхов, подошел к окраинам Ст. Быхова. Второй полк дивизии, форсировал Днепр в районе д. Шапчицы и тоже пытался наступать в направлении к Ст. Быхову, как было приказано командованием. В те дни мы в Тощице об этих маневрах наших войск не знали, но слышали орудийную стрельбу со стороны Шапчиц и Нового Быхова. Но все закончилось трагедией. После форсирования Днепра и некоторого успеха наши стрелковые части были окружены немцами и уничтожены. Уцелевшие остатки с трудом перебирались на левый берег Днепра в районе Шапчиц. Возможно упомянутая группа немцев имела задачу уничтожения выходящих из окружения мелких групп красноармейцев, которые не смогли уйти за Днепр, и пробивались в разных направлениях, или, оторвавшись от немцев в районе окружения, пытались выполнить приказ командования – наступать на Ст. Быхов. Этим можно и объяснить то, что эти группы наших бойцов шли не на восток, за Днепр, а на северо-запад и север. Об этом я тоже расскажу ниже!

Восточнее Н. Быхова, за Днепром, наши части оказывали немцам сопротивление, что подтверждалось доносившейся оттуда слабой канонадой, которая вскоре затихла совсем. Наши отступали к восточной границе Белоруссии, тем самым предоставляя немцам возможность для флангового удара на юг, по Рогачевско-Жлобинской группировке наших войск.

В районе Рогачева и Жлобина (на юге) немцы вышли к Днепру к 1 июля. Но сходу его форсировать не удалось. Бои там были жаркие. Далекая орудийная канонада гремела почти непрерывно. Рогачев тоже горел и тоже весь выгорел. Картина была такая, как и над Быховом: огромное черное облако днем и огромное яркое зарево ночью.

Жители Тощицы со страхом смотрели на эти пожары, в которых сгорали ближайшие к нам города, в т.ч. и наш районный центр город Быхов. Каждый думал: «А что ждет нас? Не докатится ли волна боев со всеми последствиями и до Тощицы? Не ждет ли ее участь Быхова и Рогачева?» «Господи! Спаси, сохрани и помилуй нас» - шептали женщины, крестясь.

А немцев в Тощице так и нет. Уже средина июля. Сейчас я понимаю, почему так было. Дело в том, что река Днепр в районе Быхова несколько отклоняется на восток (километров на 20) и продолжает затем течь на юг. А в районе Рогачева поворачивает на запад и опять течет на юг: через города Жлобнин, Речицу, Лоев, где в него впадает река Сож. В результате, между Быховом и Рогачевом (между ними 50 км) Днепр описывает дугу выпуклостью на восток. А концы этой дуги как бы соединяет железная дорога … Быхов-Рогачев…, на которой стоит железнодорожная станция Тощица (до Быхова и Рогачева по 25 км, а до Днепра 18 км в направлении Н. Быхова и по 10-12 км в направлении деревень Виляховка и Нижняя Тощица). Эти деревни стоят на правом берегу Днепра. А на противоположном берегу напротив Виляховки и Н. Тощицы, чуть выше по течению, стоит деревня Шапчицы. Напротив же Н. Быхова на левом берегу, километров 2-3 от реки, стоят деревни Селец, Обидовичи, Веть, Звонец (все они расположены вдоль шоссе Могилев – Гомель).

Так вот, из района Быхова немцы спустились на юг вдоль Днепра, заняв Н. Быхов, а на левом берегу вдоль шоссе Могилев – Гомель (обороняя деревни Селец, Обидовичи, Веть, Звонец) наши части оказывали немцам еще некоторое время сопротивление, о чем я уже вкратце упоминал, но вскоре начали отступать.

В районе Рогачева, Жлобина немцам сходу (как в Быхове) форсировать Днепр не удалось. завязались тяжелые бои. По-видимому, разыскивая удобные и слабо обороняемые места для форсирования, немцы распространились на север, вверх по течению Днепра, заняв правобережные деревни Кистени, Нижняя Тощица, Виляховка, Лазоревичи. Возможно флангами соединились со своей Быховской группировкой у Нового Быхова. Но левый берег Днепра оказывал серьезное сопротивление и форсирование не состоялось. Артиллерийская дуэль была сильной. Это же совсем недалеко от Тощицы, так что было слышно, что «стреляли громко и часто». В ряде случаев канонада перерастала в сплошной гул, особенно со стороны деревень Шапчицы, Виляховка, Нижняя Тощица.

Таким образом, Тощица оказалась в центре боев, происходящих по дуге Днепра Быхов-Рогачев. Находясь на расстоянии 12-20 км от переднего края. т.е. от реки Днепр, она немцев пока не интересовала. Тем более, разведка на танках 30 июня установила, что в Тощице советских войск нет и фланговых ударов как на север (на Быхов), так и на юг (на Рогачев) опасаться нечего. Все силы немцы сосредоточили вдоль Днепра.

Примерно в начале второй декады июля (а по воспоминаниям генерал-лейтенанта Попова С.Е. в Красной звезде и по другим источникам – 13 июля 1941 года) со стороны Рогачева усилился гул артиллерийской канонады и покатился в западном направлении. А от нас и от Рогачева на запад – это город Бобруйск на расстоянии 50-60 км. Люди встрепенулись, обрадовались: неужели Красная армия перешла в наступление и скоро немце выгонят из нашей страны?

Гул канонады катился на запад и постепенно затихал, т.к. росло расстояние от Тощицы до источника гула. Люди терялись в догадках, что же происходит: то ли немцев уже погнали, то ли что-то еще?

Да, это было первое в истории ВОВ наступление Красной армии, когда наши войска освободили города Рогачев и Жлобин, дошли к 16 июля до окраин Бобруйска. Но наступление захлебнулось, сил не хватило, резервов не было, подвоза боеприпасов не было, помощи тоже ни от кого не было. Наступавшие с трудом отошли во второй половине июля на исходные позиции – за Днепр, но опять не дав немцам возможности форсировать его, часть войск попала в окружение. Бои по линии Днепра продолжались с неослабеваемой силой.

Оборонялся на этом участке, а затем вел наступательные действия, 63 ск генерал-лейтенанта Петровского Л.Г., сына в свое время известного «Всеукраинского старосты», вроде «Всесоюзного старосты» М.И. Калинина. В последующих боях у Рогачева и Жлобина Петровский Л.Г. погиб. Корпус входил в состав 21А генерал-лейтенанта Герасименко В.Ф., которая обороняясь на широком фронте от Быхова на юг по Днепру до Речицы и южнее.

Ни в коем случае не умаляя значение и силу нашего контрнаступления под Ельней в конце августа – начале сентября 1941 года, надо отдать должное самой первой наступательной операции – Рогачевско-Жлобинской. Не сравнить условия и время проведения этих двух наступательных операций Красной армии, возможностей руководителей этих операций по влиянию на их исход; не сравнимы личности организаторов и руководителей этих операций. Ни в какое сравнение не идет боевой дух и наступательный порыв нашей армии в условиях всеобщего отступления, когда проводилась Рогачевско-Жлобинская наступательная операция, с этими показателями в период проведения Ельнинской операции, когда нам было тоже еще тяжело, но мы уже опомнились и отошли от страха окружения и плена и почувствовали всеми фибрами души – какая ответственность лежит на каждом из нас – позади Москва, отступать уже нельзя.

Несмотря на указанные различия в обстановке, 63ск 21А пошел в наступление и имел успех. Была бы возможность поддержать наступающих – успех был бы развит и более значительнее повлиял бы на обстановку на Московском направлении, т.к. бил под основание наступающей на Москву группировки немецких войск. На мой взгляд, в готовящейся к изданию переработанной и, несомненно, переосмысленной 12-ти томной истории ВОВ Рогачевско-Жлобинской операции д.б. отведено место, достойное ее.

Чтобы читатель еще лучше понимал происходящее на описываемом мною участке (Быхов, Тощица, Рогачев) уделим внимание и более отдаленным участкам. Южнее Жлобина и западнее Гомеля наши войска держал оборону по р. Днепр, а севернее и южнее г. Речица держали плацдарм даже на правом берегу Днепра и пытались все же наступать на Бабруйско-Слуцком направлении до конца июля месяца, когда под напором превосходящих сил противника наши части отошли за Днепр. Обратите внимание: конец июля, а на левом фланге Западного фронта наши войска отбиваются от наступающего противника еще по линии Днепра на участке от деревни Шапчицы (севернее Рогачева) до г. Речица и южнее. Не так уж и плохо на фоне положения на правом фланге Западного фронта. Стояли наши войска на этих рубежах и августе. Но, при повороте части сил германских войск Центральной группы на юг в конце первой декады августа наши войска, опасаясь окружения, стали отступать и 19.08.41. г. немцы заняли г. Гомель. По сути дела группировка наших войск на участке Рогачев, Жлобин, Речица, Гомель героически сражалась почти до конца августа 1941 г., не будучи сбитой фронтальными ударами противника. К этому участку фронта еще вернусь.

А что же было севернее станции Тощицы. Форсировав Днепр 10 июля в Быхове и севернее, наши части, пытаясь ликвидировать прорыв немцев, ведя тяжелые бои, отступали к восточным границам Белоруссии. Еще севернее в начале июля завязались бои на подступах к г. Могилев (75 км от Тощицы). С 9 июля бои шли уже в городе, а с 16 июля Могилев оказался в окружении и героически сражался до 26 июля, не имея никакой поддержки извне, т.к. немецкие войска еще 16 июля захватили Смоленск. А Могилев после этого сражался, истекая кровью, 10 дней. В потере Смоленска маршал Советского Союза Буденный С.М. в своих дневниковых записях обвиняет командующего западным фронтом маршала Тимошенко С.К., который, переоценив свои силы и недооценив силы немцев, вместо упорной обороны, перешел в наступление. Войска (пехота) оставили оборудованные позиции и во встречном бою потерпели поражение от танковых и механизированных частей Гудериана. В результате Смоленск был сдан врагу. Нечто подобное «получилось» у Тимошенко и весной 1942 г. под Харьковом. Но с него «как с гуся вода». Снимая за более мелкие промахи или даже за неудачи по объективным причинам других командующих, Сталин, непонятно почему, маршалу Тимошенко все прощал.

Нашему командованию не до Могилева было, т.к. враг находится на не очень дальних подступах к Москве. Могилев оказался за 200 км от линии фронта, войска которого отступали и, мне кажется, все, особенно армейское руководство, понимали, что Могилев обречен. Но, оказавшись даже далеко за линией фронта, в изоляции, Могилев не сдавался, Могилев сражался, не получая никакой помощи, не имея даже устойчивой связи с фронтом, не имея возможности эвакуировать раненых (когда все, кто мог двигаться и держать оружие, пошли на прорыв 26.07.41 г. – в Могилеве осталось до 4000 раненых).

Могилев не имел даже моральной поддержки. О нем забыли. О героической обороне города даже наши газеты не сообщали. Борьба за Могилев в июле 1941 г. не получила должной оценки и после освобождения города в 1944 году, и даже до сих пор. Одна из причин этого – недопонимание обстановки трагизма первых дней и месяцев ВОВ. А значит и недопонимание степени героизма тех, кто защищался на не очень многих рубежах, подобных Могилеву. Руководил обороной Могилева генерал-майор Романов Михаил Тимофеевич, командир 172 стрелковой дивизии. И еще раз прошу обратить внимание на то, что это было в ходе первого месяца войны, в период всеобщего отступления, паники, упадка духа и деморализации наших войск, особенно первого стратегического эшелона, что еще более возвеличивает подвиг людей, оборонявших Могилев. Это была первая в ходе ВОВ длительная героическая оборона крупного города. Условия обороны Могилева коренным образом отличались от обороны, несомненно тоже героической, Одессы и Севастополя, которые имели связь с вышестоящим руководством, получали, хотя и недостаточную, помощь, как материальную, так и, особенно, моральную. Должную оценку, несомненно заслуженную, героическая оборона Одессы и Севастополя получила. Что не случилось с Могилевом. Хотя и с опозданием, ошибки надо исправлять. Могилев заслуживает звания города воинской славы, а руководство России, как правопреемницы СССР, вправе и должно это сделать, согласовав вопрос с руководством Республики Беларусь. А генерал Романов М.Т., на мой взгляд, заслуживает присвоения звания героя России посмертно.

Был Брест. Да, он первым принял удар германской военной машины. Но масштабы несравнимы. В Бресте длительное время героически сражалась небольшая группа военнослужащих Брестского гарнизона, укрывшись в подвалах казематов Брестской крепости и по ночам тревожившая немцев обстрелами. Часть защитников погибла (вечная им слава и царство им небесное), часть (когда уже кончились боеприпасы и нечем было питаться) – попала в плен, а после освобождения из плена все защитники были отправлены «для лечения» на острова сталинского архипелага ГУЛАГ. В том числе и руководитель этого героически – патриотического подвига советских воинов в первые дни войны – командир полка майор Гаврилов. Откуда всех, еще оставшихся в живых после ГУЛАГа, вытащил писатель Сергей Сергеевич Смирнов (С.С.С.), первым понявшим значение пропаганды героических поступков наших воинов в первые часы и дни ВОВ.

Для понимания обстановки тех дней сведу в одно место некоторые даты. 22 июня 1941 г. – начало войны. К 30 июня – 1 июля немцы на московском направлении уже вышли к Днепру. 16 июля пал Смоленск. 26 июля пал и Могилев. Июль и начало августа наши войска удерживали рубеж по Днепру на участке севернее Рогачева до южнее Речицы. Только 19 августа немцы заняли Гомель и войска левого фланга Западного фронта (с 24.07.41 по 25.08.41 г. – Центральный фронт) под превосходящими фланговыми ударами 2 ПА и 2ТГр немцев вынуждены были отходить к Брянску.

Итак, 16 июля немцы захватили Смоленск и приближались к Москве, а 19 августа, спустя более месяца после сдачи Смоленска, бои идут еще за Гомель, находящийся значительно западнее, но южнее Смоленска.

Как сейчас помню, отец говорил: «Если бы вся Красная армия сражалась так, как сражаются войска, обороняющие Рогачев, Жлобин, Гомель – немцы никогда бы не подошли так быстро к Москве». Бои идут на Днепре в 12 км от Тощицы, а немцы кричат и хвастаются (о чем я пишу ниже), что они вот-вот захватят Москву.

В связи с приведенными выше датами, отражающими темп продвижения немцев в глубь нашей территории, приведу некоторые даты из одного распоряжения высокого, в то время самого высокого, начальника в Красной армии, отражающие степень незнания обстановки на фронте, величайшую недооценку силы удара и мощи противника в то время, незнания способности Красной армии к сопротивлению, совершению маневра и исполнительности. Короче, отражающего отсутствие чувства реальности у человека, который, казалось бы, должен был бы обладать им в высшей степени. И опять речь пойдет о Тимошенко.

Итак, 26 июня 1941 года Нарком обороны СССР маршал Советского Союза Тимошенко С.К. приказывает к 1.07.41 г. занять войсками укрепления на старой (до 1939 года) госгранице (но к 1.07.41 году немцы уже вышли на линию Днепра, а это более 600 км от границы). Тимошенко наверно думал, что немцы будут топать на восток пешком, как в 1-ю мировую войну. Далее, согласно приказу: к 15.07.41 г. усилить эти укрепрайоны (фактически – 16.07.41 г. уже был сдан Смоленск, что не так уж далеко от Москвы). Далее: к 20.08.41 г. в каждом батальонном районе обороны построить 12-14 железобетонных сооружений и эта же дата – окончательный срок готовности рубежа обороны по старой госгранице. А 8 августа Гитлер повернул 2ПА и 2ТГр с Московского направления на юг, которые начали теснить Центральный фронт, в средине последней декады августа разгромили его и, в дальнейшем, сыграли решающую роль в катастрофе Юго-Западного фронта, захвате Киева и огромного количества пленных. О рубеже на старой госгранице к этому времени уже все и забыли. Такие «таланты» некоторых наших крупных военных руководителей тоже являются одной из причин нашей катастрофы в 1941 году.

Итак, опять вернемся к «нашим баранам», т.е. к непосредственному описанию того, что я видел вокруг себя в первые дни и месяцы ВОВ.

Чувствовалось, что тощицкому «нейтралитету», когда нет «ни белых, ни красных», наступает конец. Должны же подходить немецкие резервы, тылы, отставшие от войск в связи с их быстрым продвижением вперед и т.д. Так и произошло. Где-то в начале второй половины июля, когда шли жаркие бои на Днепре (12-18 км от Тощицы), в Тощицу, леса вокруг нее, прилегающие деревни нахлынули, на мой взгляд, и тыловые и резервные боевые немецкие воинские части. Все кишело немцами. Особой маскировки не соблюдалось. Все маскировал лес, да камуфлированные плащ-накидки солдат, из которых просто можно было сделать небольшую палатку, чтобы поспать, укрывшись от дождя. Да и необходимости в маскировке не было: наших самолетов и духу не было. Немцы чувствовали себя беспечно, хотя фронт был почти рядом. Понимали, что наши войска пока не смогут наступать, им хотя бы удержаться на своих позициях.

Что сразу ощутилось – нехватка воды. Немецкий тыл был в основном на лошадях. Все фуры тащили лошади-тяжеловозы. Их надо было поить. Походные кухни тоже требовали воды. Солдаты тоже хотят пить. Местное население не уменьшилось, а наоборот – увеличилось: к родственникам, знакомым и так просто хлынули неорганизованные беженцы из Рогачева, Быхова и даже из Могилева. Хотя мы видели вдали пожары, но во что превратились эти города мы узнали от беженцев. И всем нужна вода: варить, пить, умываться, поить скотину и т.д. В Тощице было всего лишь несколько колодцев, которые полностью обеспечивали коренное население водой в мирное время. Речки, озер и водоемов в Тощице не было. А тут нахлынула такая орда. Люди вставали ночью, что зачерпнуть хотя бы ведро воды. К рассвету колодцы были уже сухие. Местность, где стоит Тощица, высокая, почва песчаная и приток воды в колодцы был очень медленный. А на дворе июль, что еще больше усугубляло положение.

Чтобы напоить лошадей, немцы стали водить их на водопой за 5 км в деревни Красный берег и Верхняя Тощица, где протекает небольшая маловодная речка Тощанка. По-видимому, испокон веков ее так и называли, т.к. воды там было курице по колено. К Днепру, где воды много, подъехать еще нельзя было. По Днепру шел фронт. Когда немцы стали поить лошадей на речке – нам с водой стало легче.

Так как железная дорога не действовала, местное немецкое командование разместилось в здании ж.д. вокзала. Недалеко от вокзала стояли водокачка и водонапорная башня для снабжения паровозов водой. Через некоторое время немцы сообразили, что для добычи воды можно использовать эти сооружения. Разыскали машиниста водокачки, приказали качать воду. Машинист (местный житель Силицкий) запустил паровой насос и немецкое начальство обеспечило себя хорошей водой. Вся система обеспечения паровозов водой была построена в 1902 году, когда проложили железную дорогу. Вблизи водокачки были выкопаны глубокие колодцы, хорошо оборудованные и укрытые, которые и обеспечивали потребность станции в воде для заправки паровозов. На ж.д. путях, у будок стрелочников, по обе стороны вокзала стояли два раздаточных крана, под которые подходили паровозы и заправлялись водой. В мирное время летом, в жаркую погоду, мы, пацаны, подходили к крану, открывали вентиль и освежались холодной водой. Но тут же из своей будки выбегал стрелочник и мы разбегались. В итоге на кран поставили замок.

Не могу не остановиться на одной щепетильной теме, не совсем приятной даже для чтения. Каждому военному человеку известно, что при расположении воинского подразделения в полевых условиях (в лагерях, на бивуаке и т.д.), в первую очередь определяются и оборудуются отхожие места. Каждому ясно, что будет, если этого не сделать, а масса людей пробудет на этом месте несколько дней. Точно так же это определено и в немецкой армии. Но как это конкретно выполнялось, когда немецкие войска вступили на нашу территорию, следует вспомнить. Может быт быть какой-нибудь сценарист отразит это в своей комедии.

В лесистой части Белоруссии, в которой расположена и станция Тощица, бывает, что дома расположены по одну сторону улицы-дороги, а по другую растет лес, кустарник. Или вплотную подходящий к улице, или отстоящий от нее метров на 50-100, где, на этом чистом месте, ходит скот, пока его пастух не заберет в стадо, и другая домашняя живность.

Так вот, немецкие солдаты свои туалеты оборудовали следующим образом. Между двух сосен рыли ров. К соснам прибивали, на высоте 1 метра и более, толстую, сантиметров 10-15, жердь (тонкое бревно) из лиственного дерева (из хвойного – нельзя, т.к. солдатские задницы прилипнут к смоле). На эти жерди-бревна солдаты садились, спустив штаны.

Чтобы ноги в «ответственный» момент на болтались, на высоте ступней (сантиметров 40-60 от земли) делали ступеньку из 1-2 жердей на всю длину рва, на которую солдат становится ногами. А чтобы он не свалился назад и не попал в ров (тем более после принятия «на грудь» шнапса), с другой стороны деревьев прочно прибивали другую жердь, на которую «заседающий» мог бы откинуться и, расслабившись, всецело отдаться «процессу», имея три точки опоры: спина, голая задница и ноги. Усевшись (а это «устройство» делалось на 3-5 солдат), каждый вынимал из кармана или из голенища сапога толстую газету или журнал и совмещал полезное с приятным. После чего нацистская пресса использовалась по другому назначению (как и должна использоваться она всегда) и бросалась в отхожий ров. Закурив сигарету и посидев еще минут несколько «без дела», солдаты освобождали «насест» для других.

Но что характерно, туалеты эти делались не где-то в кустах, за деревьями, а прямо на опушках леса. И вся эта картина видна была с улицы и с окон домов. Устройства эти делались по-разному: где солдаты сидели лицом к улице, а где и наоборот. Тут же родилась и шутка у населения, видя голые зады: «а может у немецких солдат морды такие?» Что это было: тупость немецких солдат, пренебрежение элементарной культурой или же попытка оскорбить и унизить этим наш народ – мне трудно сейчас судить. А может быть все это вместе взятое приводило к такому хамству.

Весь это «процесс» занимал от 40 минут до 1 часа. Люди удивлялись (все же видно было, как на ладони) и шутили, что так долго, извините за выражение, Германия просраться не может. Хотите верьте, хотите нет: я даже не специально, но засек однажды этот неестественно долгий процесс. У нас через окно один из «насестов» был хорошо виден. Смотрю, занимают места три немца. И как раз в это время отбили полный час наши настенные, еще дореволюционные, часы с боем. Вот тут-то меня, мальчишку и заинтересовало: сколько же времени они будут сидеть. Прошло пол часа – сидят. Смотрю – один уходит. Посмотрел на часы - прошло 40 минут. Жду дальше. Двое сидят, курят и о чем-то болтают. Спустя несколько минут встали, подтянули штаны и ушли. В это время часы пробили следующий час.

Что еще вспоминаю: как только нахлынула в Тощицу «европейская цивилизация» в лице Тевтонской орды, тяжелые времена наступили для домашней птицы, в частности курей. Вот все, что показывали в послевоенных фильмах на эту тему – это не фантазии режиссеров, а истинная правда. Я это видел своими глазами. Картина такая: курочка ходит во дворе. По-улице идут немцы, через забор видят курочку. Заходят: один, два, три солдата. Оттесняют курочку в угол к сараю. Затем один «фриц» делает бросок вперед с падением на траву двора и вытянутыми по направлению к курице руками. Бывает, поймает бедняжку за ноги. Довольные, гогочущие уходят. Бывает, схватит за хвост. Курица, жертвуя своим «украшением», вырывается и перелетает через забор в огород. Спаслась. Немцы ругаются: ферфлюхтер, шайзе и т.д. Но тут из под ворот сарая появляется очередная «дурочка». Процесс повторяется. По всей улице слышны кудахтанье и крики бедных пернатых и недобрые слова женщин в адрес «охотников». А здесь же рядом на поляне уже летит пух-перо, идет характерный запах от смоления куриных тушек и приятный запах от варящегося бульона. А из чужих кур, говорят, бульон особенно вкусен.

Потом хозяйки догадались, как спасать кур: перестали днем выпускать из курятников, вечером откроют дверь, куры уже на ночь никуда не пойдут, покормят их и опять на запор. Или же загоняют рано утром в сарай или хлев, где стояла корова (а теперь она в лесу), и затыкают все дыры, чтобы курица не пролезла. Нет во дворе кур – не заходят и немцы.

О наглом, и бесцеремонном поведении оккупантов на нашей территории приведу еще несколько фактов. Основная орда немцев пришла в Тощицу и ее окрестности в начале второй половины июля. В это время самый расцвет картошки. Картофельные поля в середине июля очень красивы, все поле зацветает одновременно. Палитра картофельного ковра очень богата. Но клубни в это время только завязываются и картофелины имеют размер вишни и меньше. Если в это время проходят дожди – картофельные клубни растут быстро. Так вот, женщины, чтобы попотчевать семью свежей картошкой, прощупывают землю под картофельной ботвой пальцами, и, нащупав картофелину побольше, осторожно отрывают ее от корневища. И так от куста до куста набирают чугунок молодой картошки. А картофельный куст продолжает расти, и клубни к осени вырастают до нужного размера. Такой метод «воровства» картофелин из-под куста возможен только на приусадебном участке, где картошку сеют ежегодно и земля там мягкая, как пух. В поле, когда карточку сеют на участке впервые, такой способ не применим: пальцы поломаешь или ногти оборвешь.

Приусадебный участок нашей семьи (для рабочего и служащего в сельской местности – это 15 соток) был перед окнами нашего дома. Однажды мать смотрит в окно и видит: по приусадебному участку ходит немец, вырывает картофельные кусты, и, подняв их за ботву перед собой, обирает и бросает в котелок завязь, т.е. едва завязавшиеся картофелины размером с ягоду. А потом бросает ботву наземь. Естественно, вырванные с земли кусты картошки погибнут.

Мать сказала о происходящем отцу. Тот побежал к немцу и возбужденно говоря (конечно не по-немецки) и показывая руками, хотел сказать ему: «Что же ты, подлец, делаешь (слово «подлец» отец даже в уме произнес шепотом), ты же губишь картошку, нам зимой нечего будет есть, мы умрем с голоду». Много еще чего говорил отец немцу по-русски, показывая это руками.

В ответ немец снимает из-за спины карабин и, приняв стойку для стрельбы стоя (военные это представляют), начинает целиться в отца. Отец опешил, побледнел, остановился. Мать, видя это и поняв, чем все может закончиться, кричит со двора через забор отцу (это метров 40): «Макар, уходи, не мешай ему, а то застрелит. Пусть он подавится нашей картошкой!» Мама так смело кричала, хорошо зная, что немец все равно ничего не понимает. Немец повернул голову в сторону двора, увидел мать, стрелять не стал и опустил карабин. Злобно посмотрел на отца, сказал: «Гей, вег! Русиш швайн». (Иди прочь! Русская свинья). И продолжал рвать и ощипывать картофельные кусты. Отец трусцой вернулся во двор на трясущихся ногах и полусогнутых коленках.

Когда немец ушел, после него осталось борозды три вырванных картофельных кустов. Мы втроем: отец, мать и я побежали на приусадебный участок и посадили опять вырванные кусты картошки в землю. Но почти ни один куст не прижился.

В Белоруссии очень любят фасоль. И на огородах она занимает значительное место. Но ели не пареные молодые стручки, а блюда из зрелых фасолевых зерен. И наша семья всегда сажала 2-3 длинные и широкие грядки белой фасоли. Некоторые любили вьющуюся фасоль. Но это требует большего ухода и труда, чем за невьющейся: надо около каждого растения ставить высокий прут, чтобы косы вьющейся фасоли, обвивая прутья, поднимались вверх. Да и сама вьющаяся фасоль созревает не одновременно. Наша семья сажала белую невьющуюся фасоль, стручки которой созревали одновременно. Этот сорт не менее урожаен, чем сорта вьющейся фасоли. Где-то в конце августа – начале сентября все грядки нашей фасоли созревали. И моей задачей было собрать все стручки. А это тяжелый труд и требует он длительного времени. Тогда мы с отцом, решили, что не надо обрывать каждый стручок, а будем вырывать все растение с корнем из земли, стряхивать землю и корзинами вырванные растения сваливать в сарай. А потом уже будем обрывать стручки. Так и делали. За день всю эту работу выполнял я один.

До ВОВ телевидения еще не было. Радиоприемников (на батарейках) – единицы. Электричества в Тощице и окрестных деревнях не было. Чем занимались люди в свободное время? Собирались у одного из соседей. Женщины в одном доме, мужчины в другом. А то и вместе. Где кому интересно. Темнело – зажигали керосиновую лампу. И вели разговоры, беседы, судачили, рассказывали были и небылицы, вспоминали интересные случаи из жизни и даже рассказывали сказки. Кто выписывал газету – читал всем новости: о гражданской войне в Испании, о событиях на озере Хасан, на реке Халхин-Гол и т.д. Больше любили собираться у нас, особенно женщины. И не было чем-то необычным, когда мать говорила: «Ну, бабы, будем языками говорить, а руками обрывать стручки фасоли». Я корзинами приносил в дом из сарая фасоль, вываливал на пол. Женщины, разговаривая, обрывали стручки, очищали их от зерен, а растения и сухие створки шли на подстилку корове и поросенку. Так что клубни азота, что образовались на корнях, весной опять вместе с навозом возвращались на огород. И так соседки помогали друг другу.

Так вот, в июле, когда нахлынули в Тощицу немцы, они пошли шарить и по огородам. Набрели на наши грядки фасоли. Радостно закричали, позвали товарищей и начали прямо в котелки обрывать мясистые, зеленые, незрелые (на наш взгляд) стручки, в которых только-только начали развиваться зерна фасоли. Оборвали начисто, т.ч. мы на зиму остались без любимого фасолевого супа и фасолевого пюре. А немцы любили не зерна фасоли, а мясистые отваренные

стручки, которые мы, после созревания фасоли и извлечения зерен, использовали на подстилку скоту. Наученный однажды на картофельном участке, отец уже не только не ругал немцев за мародерство, но даже не пошел на огород. Мать вышла к немцам, а это за калиткой нашего двора, и стала, не ругаясь, просить оставить, хоть немного на семена. Поняли ее немцы или нет не знаю. Но слышал (а я был во дворе), как немцы, тоже не ругаясь, отвечали: матка, гей, гей! Война! (Мать, уходи, уходи! Война!).

В лексиконе немецких солдат, при разговоре с местным населением, было много польских слов. Они же, немцы, в 1939 году захватили Польшу и простояли там около двух лет, усвоив за это время много польских слов. Вступив в 1941 году на нашу территорию, немцы польские слова и на нашей территории употребляли, но уже в качестве русских. Если приходилось обращаться немцам к женщине, они говорили «матка»; к мужчинам – «пан». Мы к немцам тоже обращались также – «пан», что первое время резало слух, особенно молодежи. Мы же, подростки, слыша часто, как немцы друг к другу обращались со словом «камрад» (друг), вместо «пан» тоже стали к солдатам так обращаться. Они улыбались, понимая, какие они нам, а мы им, друзья, но не ругались, а вступали в разговор. Кстати, мы школьники, находясь в окружении немцев, быстро восстановили свои школьные знания немецкого языка и в значительной степени пополнили запас немецких слов. В крайнем случае, при необходимости, мы с немцами могли уже объясняться, используя вперемежку русско-немецкие слова, пальцы и что-нибудь вычерчивая на песке. Вроде анекдота ходил такой рассказ, как одна, женщина, которую заставили работать при немецкой полевой кухне, сказала повару-немцу, когда пошел дождь, чтобы он убрал сухие дрова под навес, так как: «васер с неба (и показала пальцем вверх) гольц намочит» (вода с неба, т.е. дождь, дрова намочит) – и немец понял, стал убирать дрова.

Из других польских слов немцы чаще всего употребляли: млеко (молоко), яйко (яйца, которые очень любили), масло, мясо, сало, рыба – ну, эти слова и по русски так же звучат, тем более – это продукты, обожаемые немецкими солдатами и постоянно разыскиваемые ими по крестьянским кладовкам. Под словом «цап-царап» и немцы, и мы понимали воровство. А слово «капут» всем понятно: конец, гибель. Когда немцы шли на восток, то часто повторяли: «Сталин капут». А когда отступали и было видно, что война проиграна, то озираясь, чтобы другие не услышали, немец вполголоса произносил: «Гитлер капут». Правда, не каждый немец так говорил. Вот так мы и понимали друг друга.

Особенно морально тяжело стало в первые дни прихода немцев мужчинам – кончилось курево. Магазинов нет, немцы не продают. И вот началось попрошайничество сигарет у немецких солдат. Сами мужчины, в большинстве своем, к немцам не подходили и закурить, как у нас принято (дай закурить), не просили. А посылали для этого пацанов. Вот подходишь к солдату и просишь:» Камрад, гебен зи мир, битте, айн сигарет (Друг, дайте мне, пожалуйста, сигарету). Немец морщится, расставаться с сигареткой не хочет. У них не принято делиться друг с другом сигаретами, а тут еще с каким-то русским мальчишкой. «Кляйн» - отвечает (мал еще). «Фатер, фатер» - уговариваешь его ( т.е. отцу, а не мне). Иногда давали, иногда нет. Но затем заработала, как сейчас говорят, «рыночная экономика». Солдаты поняли, что за счет сигарет они могут усилить свой рацион. И вскоре они стали требовать: «Айн сигарет – айн яйцо» (т.е. за одну сигарету одно яйцо). И понесли! Курить-то хочется. Наши мужчины курили немецкие сигареты (а больше курить нечего) и ругали их: они драли в горле, вызывали кашель до слез и не давали удовлетворения при затяжке, как наш «Беломорканал» - основные папиросы «среднего класса» тех времен. Немецкие сигареты для русских мужчин – «слабые, как трава», что и вызывало у них отрицательные реакции при курении. Старались яйца за три достать сигару (они крепкие). Потом сигару крошили, смешивали с содержимым сигареты – вот тут уж наслаждались после табачной голодухи. Некоторые мужчины добавляли еще мох, листья и другой «эрзац».

Я часто в своих воспоминаниях упоминаю слова «немец, солдат», но не упоминаю слов «немецкий офицер». И не случайно. Они с нами, особенно с подростками, в контакт не вступали. Во-первых, они были надменны и высокомерны. Считали ниже своего достоинства общаться с представителями «низшей расы». А во-вторых - это особенно бросалось в глаза – офицеров было очень мало, их и не видно было во вторгнувшейся в Тощицу орде. Главная «руководящая и направляющая» сила и наиболее массовая категория командиров среди немцев – это унтер – офицер. Фельдфебель – это уже бааальшой начальник. Перед фельдфебелем рядовые и унтера так щелкали каблуками, что лязг шел от их металлических подков.

Как обуты - одеты были немцы, я не буду описывать и разыскивать в справочниках их нормы снабжения. Опишу то, что видел своими глазами. И вообще эти воспоминания 67-летней давности я пишу только по памяти, не пользуясь никакими документами, иногда заглядывая в краткую историю ВОВ, и некоторые другие официальные документы и воспоминания, чтобы сориентироваться в датах или понять то, что я видел своими глазами, когда мне было 14 лет.

Обычная пехота была одета в мундиры (куртки) и штаны на выпуск серо-зеленого цвета, отлично маскирующие их в хвойном лесу, даже без маскхалатов. На голове пилотка того же цвета. У каждого солдата яловые сапоги, в которые заправлены брюки. Голенища невысокие, широким раструбом к верху. По-видимому, для хорошей вентиляции ног, чтобы в походе не потели. На подошву сапога прибита еще и подметка. А в подметку вбиты из закаленной стали шипы (вся подметка ими пробита). Шип имеет граненую головку и острый стержень, который и входит в подметку. Этот миллиметров 5-6 стержень заканчивается копьевидным наконечником, не позволяющим выпасть шипу из подметки во время похода, да и плоскогубцами его уже не вытащишь. В общем сидит намертво до полного износа. Можно представить, сколько сот километров нужно было топать немецкому солдату по грунтовым дорогам СССР, чтобы износить эти закаленные шипы, подметку и подошву из твердой толстой кожи. Да, а на каблуки, по их периметру прибивались из закаленной стали подковы, не позволяющие даже косолапому или кривоногому солдату стесать или искривить каблуки. Все было сделано с немецкой аккуратностью и педантичностью, с гарантией пройти до Волги или Урала и в этих же сапогах вернуться в Германию с победой после войны. Не вышло. Сапоги выдержали бы, возможно, а вот вермахт и сама Германия этого похода не выдержали. Эти подробности по сапогам я хорошо знаю потому, что после изгнания немцев из Тощицы отец где-то приобрел этот «трофей» и я их носил до призыва в армию в декабре 1944 года. Другой обуви не было. Довоенная износилась. Оккупанты торговлю не открывали.

Вспоминается очень смешной случай, который произошел вскоре после того, как Тощицу захлестнула «немецкая волна» и который мог закончиться весьма печально для нашей семьи. Солдаты-«шатуны» почти ежедневно, как нищие, ходили по дворам, но не просили милостыню, а выискивали и забирали то, что им понравится, особенно съестное.

Однажды заходит к нам во двор очередной «шатун», угрюмый, не разговорчивый. Такие особенно опасны. Они ни с того, ни с сего могут накричать на тебя, напугать снятием оружия с плеча, ударить и даже застрелить. Были такие случаи. Их за эти преступления не судили, а переводили куда-то, чтобы на территории преступления убийца не появлялся и не раздражал население.

Некоторые солдаты, заходя во двор, дом, говорили: «Гутен таг», т.е. добрый день, здравствуйте. Этот зашел молча и направился в дом, поискать то, что он там не ложил.

Вход в наш дом имел следующие особенности. Сени, которые закрывались толстой наружной дверью и на замок, внутри имели еще три внутренних двери: прямо - в кладовку, где мы прятали мясо и сало 10-ти пудового кабанчика; направо – непосредственно в дом; и налево – под навес, который примыкал вплотную к кладовке и сеням и был по бокам ошалеван, т.е. оббит досками (шалевкой). Под прикрытием навеса находился погреб для хранения картошки на всю зиму. Погреб представлял собой яму со срубом в форме куба размером по всем граням, примерно 3,5 метра и глубиной 3,5 метра. Сверху погреба были положены лежни, на них доски, на доски сухие листья и опилки. Все опять прижималось досками. Это для утепления, чтобы зимой картошка не мерзла. А вход в погреб был сверху - через квадратное отверстие метр на метр, которое закрывалось дощатой крышкой и утеплялось зимой мешками или старым ватным одеялом. Передний обрез отверстия отстоял от двери навеса сантиметров на 40, т.е. на полшага.

Картошки в Белоруссии в личных хозяйствах выращивалось много: и для себя, и на пойло коровке (не покормишь хорошо – молока она не даст), и кабанчиков одного, а то и двух, надо за год откормить и заколоть (мясо и сало сами производили), и на семена надо до весны сохранить.

15 законных соток для этого не хватило бы. А земли вокруг пустовало много, зарастала бурьяном, кустарником. Земля была колхозная и лесничества. И за «твердую валюту» (поллитра), посидев с лесничим или бригадиром колхозной бригады (реже – с председателем колхоза) часок – другой у себя же дома за столом, закусывая салом и соленым огурцом, можно было где-нибудь на лесной поляне, или на дальнем заброшенном поле, где и сам черт не обнаружит, засеять картошкой (зерновые не сеяли, хлеб и крупу покупали в магазине) еще 10; 15 и даже 20 соток – уже незаконных.

Характерно, что эти клочки земли ни бригадир (председатель), ни лесничий на второй год тебе не дадут засевать, а отведут другие участки. А почему? Потому что первый пользователь участком положил под картошку навоз, т.е. удобрил землю (а в Белоруссии без навоза ничего не вырастет – песок); вспахал участок, прополол, т.е. вырвал сорняки; после всхода картошки – «разогнал» борозды, т.е. окучил растения двусторонним плугом-распашником; а заботливый хозяин, спустя некоторое время, когда картошка поднимется, окучивает каждое растение мотыгой (по-белорусски-копаницей), размягчая землю и опять удаляя сорняки; затем начинают копать картошку в средине сентября. А чем «частники» копают: копаницей, это значит перекапывают весь участок. Земля на всем участке становится мягкой, очищенной от сорняков и хорошо удобренной. Вот поэтому «благодетель», давший «по блату», как тогда выражались, дополнительный участок, забирает его под свой посев картофеля. Вот так мы (и другие жители Тощицы) заполняли свой «кубовый» погреб до крышки картошкой. По мере ее расхода, обнажалась стоящая там постоянно лестница. К лету, после посева, погреб пустел, крышка погреба и дверь навеса открывались, чтобы погреб проветривался и просыхал.

Все наверное заметили, когда летом, особенно в солнечную погоду, заходишь в помещение, несколько затемненное – глаза в первый момент ничего не видят, затем привыкают.

Так вот, упомянутый выше немец, зайдя в сени, повернул налево и хотел посмотреть, что есть под навесом. Это было в полдень. Погода была солнечная, средина июля. Под навесом полумрак. Немец делает первый шаг и вместе с карабином, издав раздирающий душу крик испуга, исчезает, как он, видимо, подумал, в «волчий яме», т.е. в нашем погребе. Я думаю, что немец посчитал - «Дранк нах остен» для него закончился.

Отца дома не было. Мы с матерью, следя за каждым шагом «фрица», всю эту картину видели. Души наши ушли сами знаете куда. Стоим и не знаем, что делать. Хотели подойти к отверстию погреба, но вдруг (по-видимому, попавший в капкан немец очухался и пришел в себя) из погреба как бабахнет! Хорошо что пуля наверно была не зажигательная, а то спалил бы дом. А у нас за сараем был уже лес и там расположились немцы. Но никто не прибежал. По-видимому, почти замкнутый объем погреба и объем со всех сторон закрытого навеса заглушили выстрел и коллеги попавшего в ловушку немца выстрел не услышали или не разобрались, что это за звук и с какого направления он раздался.

Стоим с матерью, побледнели. Подойти к погребу не решаемся – а вдруг еще бабахнет, а со злости даже в нас. Вдруг видим, из отверстия погреба показалась рука с карабином (тыловые части были вооружены карабинами, а фронтовики в основном автоматами - «Шмайсерами»), потом голова, а потом и сам вылез по лестнице. Махнул нам рукой. Мы с матерью, ни живые, ни мертвые, подошли. «Вас ист дас?» - спрашивает немец (что это?). Я, как уже крупный специалист по переводу с немецкого, «толмач», как говорят немцы, заикаясь, по-немецки, вперемежку с русскими словами, особенно с русскими предлогами, объясняю: «На винтер, резерв картофель» (ну, вроде картошку на всю зиму заготавливаем), немец понял. Понял он и то, что с нашей стороны никакого злого умысла не было. А в дурацкое положение он сам себя поставил. Постоял немного немец, глядя на отверстие в погреб, и мы стоим. Потом махнул рукой, сказал: «гут, ауф видерзеен» (хорошо, до свидания) и ушел. Странный немец: не расстрелял нас, не избил, не обругал – а спокойно ушел, даже попрощался. У нас на душе отлегло. Пришел отец, мы ему все рассказали, он сначала ужаснулся: что с нами могло быть! А потом все дружно рассмеялись над «похождениями немца в Белоруссии».

Интересен еще один случай, который произошел лично со мной и мог бы закончиться, в лучшем случае, подзатыльником со стороны немца.

Как я уже упоминал, за нашим сараем сразу же начинался лес и в нем расположились немцы. Мы, подростки, далеко в лес не заходя, тут же шныряли, выпрашивая или обменивая на яйца сигареты для взрослых. Надо сказать, солдаты нас не прогоняли и даже пытались вести беседы: как тебя зовут, есть ли у тебя отец, сколько классов ты закончил, есть ли у тебя братья, где они и т.д. Мы тоже пытались «шпрехать» по-немецки, стараясь узнавать, как по-немецки называется тот или иной предмет, вещь, явление, и запоминали эти слова.

Однажды я пошел за сарай и вижу: под сосной, метров в 15 от нашего сарая, немец натянул палатку из своей плащ-накидки и убирает в ней и вокруг нее шишки и сосновые иголки. Увидев меня, он махнул рукой, подзывая к себе. Я подошел. Разговаривая по-немецки и показывая руками, он дал мне понять, что в палатке и вокруг нее, а также на дорожке, которую еще нужно оттросировать к тропинке, ведущей из леса на дорогу, шишки и иголки надо убрать, а по канавкам вдоль оттрассированной дорожки, наоборот, уложить шишки, этим выделив дорожку из общего фона поверхности местности. «Ферштейн?» - спросил немец (понял?). Я ответил: «ферштейн». Немец мне еще сказал (показав), что надо из дома принести метлу, грабли и лопату. Я ответил: «гут», т.е. хорошо и пошел за инструментом. А через калитку в огороде это было метров 30. Как только я вернулся и приступил к работе, немец, уверенный, что задачу он поставил правильно, она мною понята и будет выполнена, куда-то ушел, но он глубоко ошибался. Я гребу и подметаю, а мои не совсем еще созревшие мозги рождают мысль: «Это же наши враги, против них где то воюют три моих старших брата, а я, пионер, убираю шишки и иголки, готовлю место для отдыха врага моих братьев. Не буду работать на фашистов!» И, забрав инструмент, ушел, едва начав работу. Я еще не был комсомольцем, хотя окончил 7 классов, т.к. мне было только 14 лет (в школу я пошел с 7 лет, хотя в те годы в школу брали с 8 лет), а в комсомол принимали с 15 лет. Пришел домой, волнуюсь, переживаю: найдет меня немец, изобьет, тем более что морда его мне сразу показалась неприятной и злой.

И тут приходит мне в голову еще одна умная мысль: с первой встречи лицо человека запомнить трудно, а вот по одежде его можно сразу опознать. Это я знал по себе. Перед немцем я был в трусах, майке, босиком, с непокрытой головой. Надо немедленно переодеться и преобразиться, пока не пришел немец и не стал меня разыскивать. Я быстро надел рубашку с рукавами (майку снял), натянул штанишки, обул тапочки и покрыл голову тюбетейкой (была у меня такая, вышитая блестящими нитками – старший брат Ваня привез из Москвы и подарил мне). Преобразившись, побежал в сарай и через щель смотрю «на объект бывшего моего рабского труда». Спустя небольшое время появился мой «хозяин». Увидев, что ничего не сделано, а меня и инструмента нет, лицо немца перекосилось от злости, глаза заблестели как у гада, он что-то забормотал и стал озираться, надеясь поблизости увидеть меня. Я понял, что пора сматываться. Немец может зайти во двор и заглянуть в сарай. Я хотя и переоделся, но уверенности в том, что немец меня не узнает, не было. Быстро перебежав из сарая в дом, смотрю через окно. Мне двор виден, а со двора через стекла окна, кто есть в квартире – не видно, т.к. на дворе солнце, а в доме тень и окно работает как зеркало: находящиеся во дворе видят себя в стеклах окна. Смотрю, по огороду через калитку во двор заходит «мой» немец и, поворачивая голову во все стороны, ищет меня. Ну, тут нервы мои не выдержали, я побежал в спальню и залез под кровать, сказав маме, чтобы она немцу говорила, что в доме она одна. Походив по двору, заглянув в сарай, как потом рассказывала мама, немец ушел. До вечера на улицу и, тем более, за сарай я не выходил. На следующее утро я, прежде всего, забежал в сарай и через щель увидел, что палатки моего немца уже нет, а количество остальных палаток и фур резко уменьшилось. По-видимому, куда-то уехали, я вздохнул с облегчением. Вот так я проявил свой пионерский патриотизм.

У каждого дома, стоящего вдоль одной стороны дороги торцом к лесу стояли скамейки (два столбика, вкопанных в землю, и на них доска). Так вот, к вечеру, освободившись от работ и других своих занятий, немецкие солдаты выходили на опушку, подходили к домам, собирались группами. В общем общались, все таки люди, хотя и морды у них фашистские. В некоторых домах размещалось «начальство»: фельдфебели, унтер-офицеры и, даже, ефрейторы. Офицеры на ночь уходили в каменное здание ж.д. вокзала, не функционирующего по предназначению, т.к. поезда не ходили. Это метров за 500 от этой улицы. Солдаты играли на губных гармошках, которые были почти у каждого. Между прочим, многие играли не плохо. Пели песни. Любимой песней, которую с энтузиазмом пели хором, была Вольга-Вольга, мутер Вольга, Вольга ист дер русиш флюс (Волга-Волга, мать родная, Волга русская река…)

Видимо мечтой солдат было побыстрей выйти к Волге, где, по их мнению, закончится война и они вернутся в фатерлянд (на родину).

Немцы на своих «инструментах», кроме мелодий песен, играли вальсы. танго, фокстроты. Осторожно с опаской подходила наша молодежь, в основном подростки 15-17 лет, были и постарше ребята, девушки. Ребята под немецкую музыку танцевали со своим девушками. Немцы тоже приглашали наших девушек. Стояла июльская жара и многие солдаты «на танцы» приходили в одних трусах и тапочках, что для нашей молодежи, особенно девушек, было дико, неуютно и дискомфортно. Но ничего не поделаешь. Страх не позволял девушкам делать кавалерам-аккупантам замечания или отказывать при приглашении к танцу. Случаев грубости и насилований со стороны немцев не было, иначе «сарафанное» радио раструбило бы это на всю Тощицу. Приходили вдовушки, незамужние женщины «бальзаковского» возраста, с любопытством рассматривая немецких «жеребцов», «бугаев» и «кобелей», как они шепотом между собой обменивались оценками отдельных «особей». Но тоже, кажется, до сближения дело не доходило. Иначе попали бы на острые языки «кумушек», чего не было слышно. В общем, любопытство, любопытством, но порядочность женщин и девушек и в те времена, была, как я теперь понимаю, на высоте. Как только начинало смеркаться, танцы заканчивались, так как наша молодежь расходилась по домам. Все это происходило в первый месяц войны, немцы в Тощице только появились, и жители, больше из любопытства, подходили к ним.

Подходили к немцам во время этих вечерних контактов и мужчины. Заводили разговоры о войне, спрашивали, когда она кончится. Осторожно спрашивали о судьбе Москвы. Ответ был однозначный: «Москва капут». Помню, как один унтер «на ящике с песком», т.е. на песке улицы показывал, что они делают с Москвой: нагреб сапогом кучу песка, поверхность ее сделал плоской, воткнул в центр кучи сухую сосновую палочку и, указав пальцем на кучу, произнес – Москва! Затем наложил вокруг кучи на землю палочек, показывая этим, что Москва окружена), а поперек положил еще палочки, вроде стволов орудий (как в игре в городки). Набрал в руки сосновых шишек и, считая мужчин и нас, подростков (а мы вездесущи), за дураков, начал глаголать. Указав пальцем на палочки. сказал: «каноне» (т.е. орудия). Продолжал: «Каноне пуф, пуф, пуф…» - и бросал на песчаную кучу шишки, т.е. снаряды: «Москва капут» - заключил он. Мужчины молчали, душой чувствовали, что Москва не взята и даже не окружена, что и было в действительности. Мы, не имея никакой информации, не знали, где проходит фронт на московском направлении. Но немцу не поверили.

Мужчины не спорили – боялись. А я, не понимая по малолетству, что значит не соглашаться с таким авторитетом, как унтер-офицер германской армии (вроде унтера Пришибеева по Чехову), задал ему вопрос, используя в русских фразах много немецких слов, и, так же как немец, воспользовался песком улицы. Начертил на песке реку, а на некотором расстоянии от нее, в излучине. нагреб кучу песка и сказал: «Дас ист Днепр. Дас ист Тощица (это Днепр, а это Тощица). До Днепра от Тощицы 12 км. Слышна канонада и идут бои. Почему же германские войска, окружив Москву, еще стоят на Днепре далеко от Москвы?». Как мог, так сформировал, но немец понял. Но стандартно ответил: «Москва капут». Махнул рукой в сторону Днепра и что-то сказал. Из чего я понял, что он произнес: «Это вопрос времени». Потом унтер помолчал, о чем-то подумал и, по унтер-офицерски грозно посмотрев на меня, добавил: «Вег, ферфлюхтер» (примерно: вон отсюда, засранец). Что я и сделал, так как эту фразу уже слышал неоднократно и хорошо понимал ее значение и возможные последствия.

Однажды, не знаю по какому поводу, к нам в дом зашло человек 5-6 солдат. То ли познакомиться с бытом и жизнью русских, то ли кто-то им подсказал, что у хозяев этого дома три сына воюют и все они командиры – зашли полюбопытствовать, посмотреть, а кто же родители командиров Красной армии. Зашли в комнату, расселись по стульям, кому не хватило – стояли. Рассматривали, как живем, как одеты. Ничего такого ни у нас, ни на нас не было. Рядовые труженики. Домашняя обстановка скромная, даже очень. На столе лежали учебники немецкого языка за 5-й, 6-й и 7 классы. Я же пытался сейчас наверстать упущенное в школе: появилась потребность в знании немецкого языка. Солдаты начали рассматривать учебники. Один немец начал зачитывать тексты. Во многих местах по ходу чтения немцы ржали, как лошади. Как я потом уточнил, что же вызывало их громкий смех – это были места, где описывалось, как плохо живут рабочие и крестьяне в Германии, как жестоко разгоняются полицией демонстрации против фашистского режима, что Эрнст Тельман – вождь немецкого народа, что скоро германский народ, по примеру народов Советского Союза, под руководством компартии Германии, возглавляемой Э. Тельманом, поднимется на революцию против капиталистов и помещиков, возьмет в свои руки власть, отнимет у паразитов фабрики, заводы, землю, построит свое рабоче-крестьянское государство, где нет эксплуатации человека человеком, и заживет припеваючи, не так, как при Гитлере. Вот над этой чушью и примитивщиной, которой у нас забивали головы людей уже со школьного возраста, и смеялись немецкие солдаты. Смеялись над несоответствием рассказанного в учебниках реальной действительности.

Внимательно рассматривали немецкие солдаты в учебниках портреты наших вождей, особенно Ленина и Сталина. Указывая на Сталина, говорили, что скоро ему будет «капут». Да, не могли они в июле 1941 года предвидеть, как круто все изменится и «капут» будет Гитлеру.

До сих пор вспоминаю и поражаюсь бесхитростной душой нашей мамы. Она родила и воспитала четырех сыновей и всегда гордилась ими. И все четыре воевали во время ВОВ. Ваня и Вася воевали с первых и до последних дней. Володя был подводником и в августе 1942 года погиб вместе с подводной лодкой М-173 в одном из норвежских фиордов Баренцева моря. Даже я, 1927 года рождения, после освобождения Тощицы от оккупантов 23 февраля 1944 года, 17 летним юношей в декабре 1944 года был призван в Красную армию и даже успел побывать в действующей армии. Мама всегда соседям, гостям, показывала наши фотографии и по своему трактовала кто есть кто.

И вот, когда у нас в доме были эти молодые немецкие солдаты, мама, по простоте души своей, не осознав, что перед ней враги и чем это может кончиться, решила и перед ними похвалить своих сыновей и показать их фотографии. Достала альбом, разложила его на столе и стала немцам рассказывать о каждом из своих сыновей, показывая их фото. Это вызвало огромное и не беспричинное любопытство немцев. «Вот это Иван, старший лейтенант» - говорила она – «он инженер». Ваня закончил авиационный техникум и автодорожный институт, для мамы он был «инженер». Ваня перед войной по «большому призыву» был мобилизован в армию, и был направлен в авиацию. «А вот это Василий, он летчик». Фото Вася прислал из Западной Украины в 1939 году в цветном исполнении (не так, как сейчас делают, а просто с качественной подкраской) и на нем хорошо были видны голубые петлицы с двумя «кубарями» в каждой и летными эмблемами. «О! летчик!» - зашумели немцы – «Рус фанера! Капут, капут!» Мать сдержалась, на заплакала. Такие слова ей горько было слышать. «А это Владимир» - продолжала мама – «он механик подводной лодки». Немцы поняли: «Субмарине! Субмарине – загалдели немцы. Немцы спросили меня (видя, что я немного понимаю и немного говорю по-немецки) на каком море служит брат. Я ответил – на Баренцевом. Немцы опять: «О! Капут, капут!». Видимо, они знали и исходили из того, что в первые дни войны Северный флот потерял несколько подводных лодок. Опять сдержавшись, мама показала на меня и сказала: «А это Алексей, мой четвертый, отличник, 7 классов закончил, да вот война помешала учиться дальше». «Алекс – гут, гут» - повторяли за мамой солдаты.

В это время в дом заходят два офицера-гестаповца, в черной форме. На другие атрибуты их фурнитуры я не обратил внимания и описать сейчас не могу. Видимо, кто-то из немцев уже сообщил в гестапо, что эту семью надо проверить. Гестаповцы приказали всем солдатам выйти. Внимательно стали рассматривать фотографии в альбоме. Расспрашивать, кто на ней изображен. Мать и я объясняли им. Я сразу понял, что появился элемент опасности, надо быть осторожным в ответах. Гестапо шутить не любит. Мама, так до конца и не поняв, что в дом вползли ядовитые гады и могут больно ужалить, продолжала рассказывать и хвалить своих сынов, приговаривая: «Воюют где-то сыночки мои». По-видимому, один из гестаповцев понимал по-русски. Он поднял руки вверх и произнес: «плен, плен». Т.е. м.б. твои сыны уже в плену. Мать так строго, категорично ответила: «Нет! Мои сыны в плен не сдадутся!» Гестаповец поднял брови и расширил глаза, т.е. удивился такому ответу. И тут же задает явно провокационный вопрос: «Коммунисты?» Молнией в моем мозгу промелькнуло, чем это грозит. Мы стояли с матерью рядом и я незаметно для немцев ткнул пальцем ей в спину. Она среагировала быстро и правильно, поняла об опасности. Если гестаповцы придут к заключению, что мы семья коммунистов – все мы будем расстреляны. Я, несколько взволновано, стал это по-немецки отрицать. Мама тоже сказала: «Нет! Нет!» И стала опять рассказывать, кто такие, ее сыны и какие они хорошие и славные.

Вдруг я заметил, что гестаповец, который мало говорил, а больше внимательно рассматривал фотографии, очень уж пристально рассматривает фото Володи, подводника, за «нелояльность» которого к немцам я меньше всего боялся. Если Ваня и Вася относились к среднему комсоставу (по классификации тех лет, т.е. к младшим офицерам по современной классификации), то Володя относился к младшему комсоставу, т.е. к сержантскому (старшинскому) составу по современному. Он был сначала в воинском звании старшины 2-й статьи, а затем «подрос» до старшины 1-й статьи и был на должности старшины трюмных мотористов подводной лодки. Если Ваня и Вася, будучи офицерами, думаю, что состояли уже в партии, то Володя, отслуживший к началу войны пятый год срочной службы, наверное был еще комсомольцем, а м.б. и состоял в партии, не знаю. В те времена (до ВОВ) призывали в армию в 22 года. Служа на флоте пятый год, Володя имел за плечами 27-й год от роду – предел для комсомольца, т.ч. может быть и был коммунистом.

Подозвав нас с мамой к столу, гестаповец пальцем указал на круг, в котором были какие-то фигуры, что был нашит на рукав Володиного бушлата, и резко утвердительно произнес: «Комиссар!» Вижу, дело принимает серьезный оборот. Я не знал, что обозначает этот круг, и до сих пор не знаю, т.к. Володя погиб в 1942 году и об этом случае я ему, сами понимаете, уже рассказать не мог. Кто-то мне говорил, что, действительно, комиссары имели на рукаве нашивку в виде красного круга с какими то фигурами внутри его. Как бы то ни было, надо было доказать гестаповцу, что он ошибается. Насколько мне известно, в германской армии были указания комиссаров расстреливать на месте. Могли бы и нас расстрелять, как родителей и брата комиссара. Я говорю: «Нет, нет! Он не комиссар, а механик». Мама тоже почуяла опасность и твердит: «Механик, механик!» Гестаповец задумался, засомневался. Но надо было привести еще какие-либо аргументы, чтобы окончательно убедить немца, что он не прав. Опасность заставляет мозг работать лихорадочно. И мысль у меня появилась.

В дальнейшем постараюсь не приводить текст своих разговоров с немцами на искаженном немецком, а буду сразу писать то, что я хотел сказать им, по-русски. Я показал гестаповцу две тоненьких нашивки на рукаве Володиного бушлата и говорю: он унтер-офицер, а комиссар – это офицер. Круг на рукаве – это, по-видимому, знак его военной специальности. Немец похныкал носом: хм-хм-хм, пожал плечами и согласился со мной, т.к. больше не придирался. Ну естественно нас не тронули. Посмотрели гестаповцы и учебники немецкого языка, вырвали и разорвали листы, на которых были портреты Ленина и Сталина и ушли.

В мемуарах ветеранов-подводников Северного флота я несколько раз встречал фамилию брата, где он характеризовался, как храбрый и умелый подводник. А в одном из мемуаров приводится полный текст его заметки в стенной газете лодки после потопления ею очередного немецкого транспорта. Так что Володя, возможно, был групкомсоргом или группарторгом в своем отделении трюмных мотористов, что и подтверждалось наличием специфического красного круга на рукаве его бушлата.

После ухода гестаповцев солдаты-тыловики, и заходившие ранее и другие, опять пришли к нам в дом и рассматривали фотоальбом. Это длилось дня два – три (прошла по расположению солдат молва, что вот в том доме живет семья, у которой три сына военные, при том – офицеры. Они наверное ожидали увидеть состоятельного бюргера или бауэра (судили о социальном положении людей по германским меркам), а увидели простого рабочего в латаных штанах, поношенной рубашке, выгоревшей кепке с трижды изломанным козырьком и давно нечищеных стоптанных ботинках. Чему очень удивлялись. Действительно, Красная армия была рабоче-крестьянская, что подтверждалось социальным положением нашей семьи.

Всем известно, что такое «холокост». Это уничтожение евреев во время Второй мировой войны. В Тощице евреев было пять или шесть семей и 2-3 холостяка из числа учителей. До начала 30-х годов их было больше. Занимались мелкой торговлей, мелким частным предпринимательством, разными ремеслами. Все они были НЭПманами. С ликвидацией НЭПа и запрещением частной торговли, частного предпринимательства и т.д. большинство евреев из Тощицы уехало в города, а часть их вросла в сферу потребкооперации, госторговли, устроилась на мелких местных предприятиях, а одна семья вступила даже в колхоз, т.к. глава семейства был хорошим кузнецом и его упросили на каких-то льготных условиях работать в колхозе. У Скобова Константина, который имел радиоприемник и сообщал всем новости, жена была еврейка. У них было пятеро детей: двое закончили семилетку, а трое еще учились в школе.

С приходом немцев всем евреям приказали нашить на одежду, на грудь и спину, желтые шестиугольные звезды или просто желтые круги. В том числе жене и детям Скобова. Всех согнали в большой старый дом, в свое время покинутый уехавшим в город многодетным евреем. Всех, и взрослых и детей, гоняли на работы под присмотром нашего «полицая». Это шел еще конец июля 1941 года, на Днепре за 12 км идут бои, а уже некоторые из местных мерзавцев пристроились полицейскими. Был назначен бургомистр, как сейчас помню, по фамилии Кудрявцев, работавший шофером в сельпо, а в школе, после уроков, преподававший ученикам, по их желанию, автодело. Но он был не местный, откуда-то приблудился, чувствовалось, что в определенной степени образован, разговаривал чисто по русски, не так, как наши местные (смесь русско-белорусского-деревенско-городского языка). Возможно скрывался за какие-то грехи, а с приходом немцев пошел к ним на службу.

Жутко издевались немцы над евреями. Приведу такой случай. У ездового немца что-то случилось с его битюгом – заболел живот и лошадь обгадила весь свой зад и подбрюшье. Немец набрал ведро воды, взял большую тряпку и смотрит, кого бы заставить подмыть этого «слона» - такие уж огромные были немецкие ломовые лошади и ноги у них толстые, как у слонов. В это время как-то вблизи оказался учитель Рашрагович Юрий Давидович. Я у него учился, поэтому хорошо помню его фамилию, имя и отчество. Увидев Юрия Давидовича (а внешность его была типично еврейская), немец подзывает его, дает в руки ведро с водой, тряпку и приказывает подмыть лошадь. Юрий Давидович закончил университет, человек глубоко интеллигентный, никогда не имел дела с лошадьми – и тут его заставляют подмывать под хвостом и ниже, и далее под брюхом животное, которое может ударом копыта задней ноги с металлической подковой наповал убить человека или же перебить ему хребет. И вот, представьте состояние этого интеллигентного человека, кстати, ниже среднего роста и уже немного располневшего. У него дрожали и руки, и ноги, и все тело. Страх был от одного приближения к этому огромному коню. Представьте моральное состояние этого человека, всю жизнь занимавшегося интеллигентным трудом и уважаемого жителями Тощицы за его учительский труд! А сейчас немецкий солдафон поставил, в данной ситуации, слабого и беззащитного человека в такое унизительное положение, которое ниже уже быть не может. Я представляю, как Юрий Давидович стеснялся проходящих мимо жителей Тощицы и своих учеников (драма проходила на опушке леса, у домов). Не страх быть убитым лошадью, а стыд и обида одолевали Юрия Давидовича. Хотя стыд здесь неуместен, он ничего не сделал позорного, недостойного, обидного или унижающего человеческое достоинство других людей. Стыдно должно быть солдату, который, отравленный человеконенавистнической идеологией, унижал Юрия Давидовича, как не унижали, по-моему, в древние времена даже рабов.

Но деваться некуда, иначе немец может пристрелить, тем более еврея. Это будет для него безнаказанно. Боясь подходить к лошади непосредственно сзади, Юрий Давидович стал робко, весь дрожа, подходить несколько сбоку и, намочив тряпку, потянулся с ней, извините, под хвост лошади. Битюги эти по натуре очень спокойные. Но почуяв рядом чужого человека, тем более лезущего даже для животного в интимные места, лошадь быстро повернулась и лягнула Юрия Давидовича, но он успел отскочить в сторону и удар пришелся по ведру с водой. Ведро сплющилось и выпало из рук мойщика, вода разлилась. Немец страшно возмутился, заругался, подскочил к Юрию Давидовичу и дал ему две оплеухи, продолжая ругаться. Юрий Давидович плакал. Поняв, что этот человек не сможет сделать то, что ему приказывали, тупой ездовой немец, дав кованым сапогом человеку с университетским образованием под зад, отпустил его. Юрий Давидович ушел вглубь леса и повесился. Царство ему небесное. Всех остальных тощицких евреев, а это, кроме Рашраговича, еще 17 человек, в декабре 1941 года отвезли в райцентр город Быхов и там расстреляли. В том числе жену и пятерых детей (от 9 до 17 лет) Скобова Константина, который, имея радиоприемник, слушал и сообщал нам новости. Самого Скобова не тронули. Всех евреев Быховского района расстреливали в Быхове, во рву средневекового замка польско-литовского магната князя Сапеги. Затем валы рва взорвали и таким образом «засыпали» общую могилу. Быховчане потом рассказывали, что земля над этой страшной могилой еще долго колебалась, т.к. многие жертвы были только ранены, а некоторые от страха и ужаса попадали в ров живыми. Всего в Быхове было расстреляно более 2000 евреев.

В Тощице, кроме большого железнодорожного хозяйства было несколько небольших местных предприятий и заготовительных контор. Одним из таких предприятий был лесопильный завод. Когда в 1902 году проводили железную дорогу, (в те далекие дореволюционные времена эта ветка называлась «Риго-Орловская ж.д.», а в советское время вся сеть железных дорог в Белоруссии называлась Белорусской железной дорогой), потребовалось много шпал. Так вот, в Тощицу из Англии привезли паровой котел, пилораму, циркуляру и другие механизмы и агрегаты, вагонетки для подвоза бревен и отвоза готовой продукции. Проложили по территории завода узкоколейные рельсы для вагонеток, построили над механизмами хорошее деревянное здание, под полом которого проходила от маховика парового котла ко всем механизмам трансмиссия в виде шкивов и приводных ремней и т.д. Над зданием возвышалась огромная дымовая труба с шаровым сетчатым искрогасителем. В общем, полнейшая механизация образца 19 века на высшем уровне. Так создался лесопильный завод, по местному – «лесопилка», на котором и заготавливали шпалы. С завершением строительства железной дороги «лесопилка» продолжала работать, работы хватало. Кроме распиловки леса на различные размеры, в часы, когда работа «лесопилки» заканчивалась, мощность парового котла переключалась на другие объекты: начинала работать мельница, крупорушка, производя для населения округи муку и крупу. Еще производилось «отпаривание» (не знаю, как правильно назвать этот технологический процесс) грубого, толстого сукна, изготавливаемого крестьянами из шерсти овец. Привозили в виде полуфабриката, а после обработки горящим паром под давлением, получали «домотканое» сукно, из которого изготавливались предметы верхней одежды. Но это производство «заглохло» вскоре после организации колхозов. У крестьян не стало в личном хозяйстве нужного количества овец для изготовления «домотканого» сукна. В общем, это был в некотором роде комбинат, а не «лесопилка». Кстати, топливом для котла служили отходы производства: опилки, мелкие горбыли, обрезки досок. Не требовалось ни дров, ни торфа, ни каменного угля, ни нефтепродуктов.

Со вступлением немцев в Тощицу на территории лесопильного завода оказались значительные запасы леса. Немцы сразу сообразили, что это для них драгоценная находка, «огромный кусок сыра», как вороне, посланный Богом в их собственность. Назначили своего шефа – унтер-офицера, разыскали бывшего «русского» директора. Им был многие годы опытнейший специалист, интиллигентнейший и добрейший человек Ливитин Аарон Ильич. Так они вместе, разговаривая, и ходили, организуя работу «лесопилки», - унтер-офицер германской армии и местный еврей с желтыми кругами на груди и спине. Между прочим, евреи хорошо понимали речь немцев, а немцы их речь. Я не могу понять это «явление». Наверное, все же «иврит» не схож с немецким языком. Тогда на каком же языке говорили белорусские евреи, если их понимали немцы, а разговор немцев понимали евреи? Возможно «идишь» имеет много общего с «дойч». Аарон Ильич был среднего роста с пухленькими румяными щеками, таким его помнили жители Тощицы. Но теперь это уже был не тот Аарон Ильич: осунувшийся, похудевший, с впавшими щеками, землистым цветом лица. Умный человек, он понимал, что чуда не случится, знание своего дела его не спасет – он обречен.

Так почему же немцы так рьяно взялись за превращение бревен в обрезные доски? Напоминаю, что идет только начало второй половины июля 1941 г. В 12 километрах от Тощицы, по Днепру, проходит фронт, идут бои. На правой стороне Днепра, где немцы, на берегу стоят деревни Виляховка, Нижняя Тощица, Кистени. На левой стороне Днепра, где наши, вдоль берега стоят деревни Звонец, Шапчицы, Гадиловичи. Ниже по Днепру Рогачев и Жлобин (25 и 50 км от Тощицы соответственно).

Идут бои и немцы укрепляют и совершенствуют свой передний край, создают удобства для пребывания в окопах солдат и офицеров, строят блиндажи, укрытия, наблюдательные и командные пункты. Вот для этого им и нужны были доски, вот поэтому они организовали и форсировали работу тощицкого лесопильного завода и машинами возили доски к переднему краю.

Хочу остановиться на личности Ливитина А.И. и его судьбе. Как я уже писал, на ж.д. станции Тощица не было в те дни даже медпункта. Лечиться ездили в районную больницу в г. Быхов. Да еще периодически проходил санитарный поезд, вроде передвижной амбулатории, и всем оказывал медицинскую помощь. Но в повседневной жизни, когда до районной больницы далеко, санпоезд не пришел, а медицинская помощь, я бы так назвал ее – «бытовая медицинская помощь» - нужна срочно, «главным» и единственным врачом в Тощице был Аарон Ильич. Всесторонне грамотный, интеллигентный человек – он в своем доме имел личную аптечку с набором ходовых лекарств. Иначе и нельзя было придумать, живя в населенном пункте, где нет ни одного медработника. И все заболевшие обращались к Аарону Ильичу за помощью. Он никому не отказывал, но всегда говорил: «Я же не врач». Но он знал, что дать, когда у человека разболелась голова или живот, смазывал йодом ушибы (а на «лесопилке» это часто случалось), перевязывал несерьезные производственные ранения, давал всякие порошки от простуды, ольховые шишки при поносе, «английскую» соль при запорах, детям что-то от глистов и т.д. Конечно, когда он видел, что человек серьезно болен, он рекомендовал ему ехать в Быхов, в амбулаторию или больницу.

У Аарона Ильича с женой была дочь, которая жила в Ленинграде. С началом войны она срочно, буквально на второй день привезла в Тощицу своего сынишку (внука старикам), кажется ученика первого или второго класса. Дочь Аарона Ильича в своих действиях исходила из того, что Ленинград будут бомбить, он недалеко от границы, и ребенку безопаснее будет в сельской местности: никаких бомбежек (некого бомбить), от границы «очень» далеко – враг не дойдет. Привезла, а сама уехала в Ленинград. Я сейчас даже не пойму, как она эту операцию сумела провернуть: на второй день войны поезда уже не ходили.

Но все получилось не так, как рассчитывала дочь Левитина Аарона Ильича. Она осталась жива, не знаю где, в Ленинграде или в эвакуации. А мальчик, сын ее, вместе с дедушкой и бабушкой, в декабре 1941 г. был расстрелян в Быхове вместе со всеми тощицкими и другими евреями.

Кстати, лесопильный завод работал весь период оккупации, отправляя продукцию на фронт. Сырья хватало – кругом лес. Местные полицаи гоняли жителей Тощицы и окрестных деревень пилить бревна. Однажды ночью в 1943 г. на завод пробрались партизаны (или кто-то из рабочих) и что-то там повредил. «Лесопилка» стала. Через несколько дней все исправили и завод заработал снова.

В начале февраля 1944г., перед наступлением наших войск на Рогачев и Тощицу, на завод был совершен дневной налет наших штурмовиков (фронт, идя уже с востока на запад, опять стоял на Днепре в 12-18 км от Тощицы). Попаданием снаряда случайно перебило одну из трех растяжек, удержавших трубу, можно сказать, символ и гордость Тощицы, в вертикальном положении. Труба рухнула. А без трубы – «и ни туды и ни сюды» - нет тяги. Котел потерял мощность. «Лесопилка» остановилась до освобождения Тощицы нашими войсками.

Увозили немцы на оборудование своих позиций вдоль Днепра лесоматериалы не только с лесопильного завода. Забирали их и у жителей Тощицы, если находили бревна или доски во дворах или около их. У нас был старый дом (хата) дореволюционной постройки из осиновых бревен, не очень долговечных в сравнении со смолистой сосной. На семейном совете, когда приехали в гости все сыновья, решили построить новый дом, из сосновых бревен. Отец по тем временам неплохо зарабатывал, были некоторые сбережения. Да и сыновья, мои братья, обещали помочь. Даже Володя, служивший срочную службу подводником на Северном флоте, и тот обещал помогать. Говорил, что на Севере подводникам – старшинам, по гражданским белорусским меркам, платят не мало, а в г. Полярном, где он служил, деньги в то время тратить было негде. Он их и высылал на постройку дома.

К началу войны уже был поставлен сруб, накрыта крыша из гонта (это такие осиновые пластины, которые входят в паз друг друга, что создает хорошее уплотнение, не просачивается, а стекает вода, что обеспечивает долговечность крыши), изготовлены и застеклены, но еще не вставлены рамы. Оставалось уложить пол и потолок, сложить печь – и новый дом готов. Доски на пол, потолок и забор были уже заготовлены и лежали у старого дома, занимая часть огорода. Штабель досок был большой.

Однажды видим: у штабеля крутятся немцы, что-то замеряют, рассуждают, спорят. А доски эти: шалевка на забор, на пол – пятидесятка, на потолок – сороковка. Доски толстые, блиндаж можно из них строить, не прогнуться. Мы поняли: плакали наши доски. Даже в те, теперь уж далекие времена, не малые денежки они стоили. Все пропало!

Немцы разгородили забор, прямо по огороду подогнали машину и начали разрезать наш «потолок» и «пол» на требуемые для них размеры. Загрузив один грузовик, подогнали второй, третий. И увезли наши досочки. Отец спросил у ефрейтора, а он был старшим, куда повезли наши доски. Фриц ответил: «Виляховка».

Забегая вперед, скажу: когда фронт во второй половине августа с Днепра ушел, отец пошел разыскивать свои доски. И нашел. Около деревни Виляховка. Что-то там немцы здорово настроили, доски были зарыты в землю. Немцев уже не было. Отец, попросив еще двоих соседей, откопал доски и на лошадке за несколько «рейсов» привез их домой. Но убыток был. Немцы резали по размеру, нужному им, а у нас свои размеры, не совпадающие и не кратные немецким: получались ненужные для строительства обрезки.

Дня через три после прихода тыловой немецкой «орды», в Тощице появился полевой консервный завод. Разместился он во дворе и под навесами лесничества, где мы встретили впервые появившиеся немецкие танки. Вот тут-то и заволновались те, кто не успел и не хотел заколоть своего кабанчика, не подкормив его до наступления зимы пудов на 10-12. А так же, кто не пустил свою коровку в общее стадо ночевать в лес на несколько дней, а содержал ее в хлеву, подкармливая скошенной травой.

За день завод развернулся «для производственной деятельности», а на утро немцы пошли шарить по дворам, забирая и грузя в машины-фургоны свиней, коров и телят. Очистили и окрестные деревни. Не видел и не знаю технологии этого завода по переработке коров и свиней в консервы, но знаю, что это делалось быстро и оперативно. Готова продукция куда-то отправлялась: возможно на фронтовой продсклад или выдавалась воинским частям и соединениям в счет пайка. Видел только через забор, как убивают коров. Буренку заводят в станок, ограничивающий ее движение и поддерживающий ее тушу после умерщвления, когда у коровушки подкосятся ноги. На голову корове надевают приспособление, соединенное со станком, не позволяющее ей даже пошевелить головой. В приспособлении есть направляющее отверстие, в которое вставляется конусный металлический стержень типа большого керна ли пробойника, который, опускаясь по направляющему отверстию, попадает прямо в выемку между рогами коровы. Кто жил в сельской местности, тот знает, как любят коровки или телята, когда, запустив палец в эту выемку, начинаешь там чесать. Коровка от удовольствия замирает, наслаждается приятным ей чувством и даже перестает крутить рогами, если она бодучая. А в этой выемке пыли и песка столько, что можно их выковыривать пальцем при почесывании! Копытом она туда конечно не достает, почесать не может, вот и предоставляет возможность доставить ей удовольствие человеку, чаще всего своей хозяйке или хозяину, которые об этой слабости своей коровки-любимицы хорошо знают и не отказывают ей в своей услуге.

Эта выемка, по-видимому, является и слабым местом коровушки. Как только корову закрепили в станке, конусный стержень попал в выемку, солдат, назовем его «убийцей коров», молотком ударяет по стержню, который своей конусной частью проламывает череп и вонзается в мозг животного. Корова «готова» к дальнейшей переработке на консервы.

Поработав в хорошем темпе дня три или четыре немецкий полевой консервный завод куда-то переехал, лишив Тощицу и окрестные деревни поросячьего визга и коровьего мычания. Раздавалось только пение глупых петухов, не понимающих, чем им это занятие грозит, да кудахтанье и крики хохлаток, еще не попавших в солдатский котелок, но еще имеющих шанс туда попасть, т.к. солдаты не уехали и ловлей курей продолжали заниматься.

Правильно мы и соседи наши поступили, не пригоняя коров на дойку и отдых днем и на ночь. Наши коровы в консервные банки не попали, а паслись и отдыхали в лесу на полянах возле болота. Хозяйки по-прежнему днем и вечером ходили на стан, доили коровок приносили им подкормку и чистую воду. Я до сих пор не представляю, как немцы не обратили на это внимание и не нацелили в лес «мясников» из полевого консервного завода. Как бы то ни было, завод уехал, наши коровы остались целы.

Напоминаю, «на улице» средина второй половины июля или ее конец 1941 года. Мелкие отряды наших воинов еще пробирались на восток, тем более, что слышна была периодическая артиллерийская канонада на Днепре южнее Нового Быхова и далее вниз по течению Днепра: Шапчицы, Рогачев, Жлобин. Однажды, при дневной дойке коров, к женщинам вышла группа наших бойцов: голодных, уставших. Попросили что-нибудь поесть и попить водички и молока. Женщины с радостью отдали все, что у них было, в том числе обед и ужин пастуха, который не возражал и с большой охотой передал бойцам и свои запасы. А на счет молока женщины говорили: «Пейте, сыночки, пейте сколько влезет, хоть все молоко выпейте!» И с радостью наблюдали как ребята подкрепляются. Особенно радовалась наша мать, что она кормит красноармейцев, и все им рассказывала, что и ее три сына воюют и, может быть, вот так просят у других женщин покушать, а у сомой слезы катятся по щекам.

Вдруг, наша мама обратила внимание, что одной женщины нет, она и молоко свое не предложила бойцам. Присмотревшись, мама увидела, что фигура этой женщины мелькает между кустов орешника и она трусцой бежит по тропинке домой. Другие женщины тоже заметили это. Все бы ничего, мало ли почему женщине срочно надо домой. Но эта женщина была женой человека по фамилии Пикульский, который с семьей во время голода на Украине приехал в Тощицу, здесь закрепился и остался жить. А с приходом немцев тут же устроился работать полицейским в создаваемую полицию.

Все женщины поняли, что Пикульская через мужа направит сюда немцев, чтобы пленить или расстрелять наших ребят. Все вскочили «по тревоге». Бойцам рассказали как, пробираясь по болоту (немцы в болото не полезут), перейти железную дорогу, а дальше двигаться к Днепру. Пастух и женщины стали перегонять стадо подальше в лес, в более болотистую его часть, но не в болото, т.к. коровок в болоте можно загубить – завязнут и не вылезут. Потом женщины по окольной дороге вернулись домой, по пути увидев, как группа, человек 15 немцев, совершала марш-бросок к опустевшему коровьему стану. Не найдя никого, ни красноармейцев, ни стада, выпустив в белый свет, как в копейку, несколько автоматных очередей, немцы вернулись назад. Дорогу немцам указывал пан Пикульский, так уже его, на всякий случай, называли местные жители.

Были до конца июля еще три или четыре случая попыток групп наших бойцов пройти мимо Тощицы, вблизи ее. Но что странно (в то время для меня), эти группы бойцов шли не с запада на восток, как шли все «окруженцы», а с юга и юго-востока от Тощицы на север. Но к этому времени вся излучина западнее Днепра (Быхов, Новый Быхов, Виляховка, Верхняя и Нижняя Тощица, Рогачев, а на линии Быхов – Рогачев и станция Тощица), была забита немецкими войсками. И пробраться незаметно через это сито было невозможно. А группы наших бойцов были по 15-20 человек. Их быстро обнаруживали, какое-то подразделение немцев в Тощице поднималось по тревоге, начиналось преследование, уничтожение, или, в лучшем случае, рассеивание и даже пленение наших бойцов. Немцы (в основном на мотоциклах) вооружены автоматами, сыты, холены, наглы. Наши бойцы пешие, с мосинскими винтовками, почти без боеприпасов, голодные, уставшие, грязные, деморализованные. Итог боестолкновений описываемых сейчас групп наших бойцов с преследующими их немцами был один: печален и трагичен. Часть бойцов была уничтожена и тела оставались лежать на обочинах лесных дорог, некоторым удавалось скрыться в лесу, дальнейшая судьба их не известна. Отдельные бойцы, не вступая в бой, поднимали руки и сдавались в плен. Куда их потом отправляли – не знаю. Эти трагедии происходили в лесных массивах около станции Тощицы, деревень Великий Лес, Липа, Верхняя Тощица. Местные жители, после боя и ухода немцев, хоронили их тут же под деревьями. Мне кажется и сейчас они лежат там же «без вести пропавшие». Да, велика и до сих пор неосознанна многими нашими людьми трагедия первых дней и месяцев ВОВ. А современная молодежь и представить не в состоянии, что творилось в начальный период войны, как трудно было нашим бойцам и командирам, какими унизительными были для них беспомощность и дальнейший плен. Тем достойнее должна быть оценена наша победа в 1945 году и величественнее представлена последующим поколениям. Да, проморгало руководство нашей страны во главе с «отцом всех народов» начало войны. Позор ему и проклятье: положили «лишние» миллионы людей из-за своего головотяпства. Честь и вечная слава тем, кто сумел вытащить страну, казалось бы из пропасти!

Впечатления, полученные в детстве, остаются в памяти яркими на всю жизнь. «Избиение» указанных выше групп наших бойцов я не забыл и по сей день. Будучи военным, я иногда задумывался, куда же шли эти группы, вроде бы не туда, куда им надо было идти по логике вещей. Готовя эти воспоминания, я читал некоторые материалы о том периоде ВОВ, чтобы сопоставить то, что я видел своими глазами, с тем, что об этих событиях пишется в официальных документах или воспоминаниях военачальников того периода. Короче – чтобы понять, что же за события я, четырнадцатилетний подросток, видел. Я уловил два момента, могущих объяснить «Броунское движение» упомянутых групп бойцов.

Ныне покойный генерал-лейтенант артиллерии Попов С.Е. вспоминает, что 21-й армии, кроме наступления на Бобруйск, было приказано частью сил наступать на север, чтобы оказать помощь частям, оборонявшемся в районе Быхова (который входил в зону ответственности 21А), где немцы уже форсировали Днепр. А заодно и ослабить сопротивление немцев нашим частям, наступавшим на Бобруйск. Но сколько сил можно было оторвать от главной группировки (которая сама выдохлась и не прочь бы попросить подкрепления, а не у кого) и послать их на север? А приказ надо выполнять! За невыполнение приказа в военное время можно и жизнью поплатиться. Вот и послали несколько мелких подразделений, типа взвода, отделения – что могли. Возможно их и уничтожили немцы в лесах недалеко от станции Тощицы. До Быхова они не дошли, ему не помогли.

Но в документах я узрел возможность и еще одного варианта блуждания упомянутых групп наших бойцов. В книжонке «Они сражались на Быховщине» и других материалах о боях на Днепре на участке Быхов - Рогачев, рассказывается о боевых действиях 102 стрелковой дивизии, которая в средине июля 1941 года форсировала Днепр и обеспечивала с севера наступление 63ак на Бобруйск, наступая, при этом, на Быхов. Выше я вскользь упомянул об этом. 467 стрелковый полк дивизии наступал примерно вдоль административной границы между Быховским и Рогачевским районами. А ж.д. станция Тощица стоит километрах в 3-х на север от этой границы. И полк, при успехе, вышел бы на Тощицу и вдоль железной дороги мог бы наступать на Быхов. Но этого не произошло – на Тощицу со стороны д. Виляховки, в районе которой 467 полк форсировал Днепр, никто не наступал, а появились группы красноармейцев, которые и были уничтожены немцами.

На правом фланге 467 полка, в районе деревень Лазоревичи и Нов. Быхов, наступал вдоль правого берега Днепра на Быхов, а затем вынужден был отступить и «вел сдерживающие противника бои» 410 стрелковый полк 102 сд.

Наступление дивизии, имевшей первоначально некоторый успех, в дальнейшем было неудачным, что следует из путанного описания ее боевых действий в упомянутой брошюре местного издания и других материалах, и из того, что никаких наших воинских частей вблизи станции Тощицы в это время не появилось, хотя 467 полк форсировал Днепр всего в 12 км от станции. Я думаю, что часть подразделений полка, переправившихся на правый берег, была отсечена от Днепра и группами, выходя из окружения на северо-запад, пыталась продолжать выполнять полученную боевую задачу (наступать на Быхов). Вот они и оказались вблизи Тощицы, где их и уничтожили немцы.

Часть же подразделений 410 и 467 стрелковых полков 102 дивизии, под натиском превосходящих сил противника с трудом отступила опять за Днепр. Значительная часть личного состава дивизии погибла: при форсировании Днепра, неудачном наступлении на Быхов, боях в окружении и обратном переходе с боями за Днепр. «Большинство ее (102 сд) бойцов и командиров, геройски погибших в июле – августе 1941 года, остались лежать в Быховском районе у деревень Неряж, Лудчицы, Адаменка, Новый Быхов, Виляховка, Искань, пос. Покровский, а часть - … в Рогачевском районе Гомельской области». (3)

«Остались лежать» и лежат до сих пор в лесах, болотах, на полях Быховщины и Рогачевщины, многие незахороненными, в подавляющем большинстве числящимися в архивах пропавшими баз вести. В дальнейшем остатки 102 сд мелкими группами отступали на восток. Фактически дивизия, как боевое соединение, перестала существовать и была расформирована, но сохранила Боевое знамя, которое было передано одной из московских дивизий народного ополчения, получившей номер 102 стрелковой. Обороняя Москву, и на других фронтах - и этот состав дивизии был перемолот. В октябре – декабре 1942 года в г. Хабаровске под знамя 102 дивизии стало третье формирование. И в феврале 1943 года 102 дивизия была направлена на советско-германский фронт, где и закончила войну в Восточной Пруссии, пройдя успешно с боями через Белоруссию, но уже в западном направлении.

Вот так разбираясь, откуда появились отдельные группы наших бойцов в районе станции Тощицы и почему они шли не на восток за Днепр, а на север и северо-запад, я, можно сказать, открыл для себя (и пытаюсь довести в этих воспоминаниях до других) героические и трагические страницы первых месяцев ВОВ, написанные подвигами и гибелью бойцов и командиров 102 сд.

Примерно в последнюю неделю июля и в первую декаду августа 1941 года по Днепру слышалась только редкая артиллерийская перестрелка. По-видимому, немцы, не форсировав реку с ходу в начале и в первой половине июля, не имели достаточных сил на этом участке фронта и дальнейших попыток форсировать Днепр не делали и наступать не пытались.

Где-то в конце первой декады августа артиллерийская канонада резко усилилась и через пару дней стала удаляться и затихать. Жители Тощицы поняли, что немцы перешли в наступление, а наши войска начали отступать.

После войны, знакомясь с рядом документов, я понял, что немецкое командование повернуло на юг 2ПА и 2ТГр, с целью окружить наш Юго-Западный фронт, захватить Киев, а в дальнейшем и всю Украину, что им и удалось. Двигаясь на юг, немецкие войска могли бы окружить войска нашего Центрально фронта, который включал 21 и 13 армии, т.е. Рогачевско-Жлобинско-Гомельскую группировку наших войск. Силы были неравные, фронт начал отступать. 19 августа немцы захватили Гомель, о чем я уже писал. Потрепанные остатки соединений и частей Центрального фронта влились в Брянский фронт, а Центральный фронт 25 августа 1941 года был упразднен.

К началу сентября 1941 года вся территория Белоруссии была оккупирована немцами.

То, что наши войска от Днепра отступают, было видно по поведению немцев в Тощице. Тылы зашевелились и стали покидать свои насиженные места. Опушки леса вокруг Тощицы к концу августа опустели. В Тощице остался небольшой гарнизон, штаб которого и основное ядро размещалось в здании ж.д. вокзала. Улицы патрулировались редкими парными патрулями. С окончанием прифронтового беспредела стадо коров жителей Тощицы вернулось «на зимние квартиры». Приближалась осень, «на ранки» их уже не гоняли, а пасли с позднего утра до раннего вечера, не пригоняя на дневной отдых домой. С установлением относительно мирного порядка немцы уже не мародерствовали, во всяком случае, коров не забирали.

В эти последние дни августа было совершено в Тощице еще одно преступление оккупантов. Козин Казик, о котором я упоминал в начале своих воспоминаний (первая встреча немцев на танках Т-II), и его товарищ Шутов Михаил, с уходом фронта с Днепра, успели в первые же дни побывать там и прихватить с собой несколько карабинов с боеприпасами, найденных в окопах. Действия ребят были с дальним прицелом. Война только начинается, еще оружие понадобится… Вернувшись лесными тропами в Тощицу, Казик и Мишка упрятали оружие и боеприпасы в лесу, а один карабин спрятали на опушке леса, что недалеко от нашего дома, чтобы был под рукой на всякий случай. Ребята молодые, 20-23 года, энергия бьет ключом, ищут приключения, не терпится стрельнуть. Но не учли, что в Тощице уже не красноармейцы, а дойчен зольдатен, и принесли они нам на своих штыках «новый порядок».

Спустя пару дней, под вечер, ребята пошли в лес, достали карабин и сделали по два выстрела по пустым консервным банкам, брошенным прежними «насельниками» опушки – немецкими обозниками. Эти выстрелы сильно встревожили немцев. В это время по нашей улице шел патруль. Солдаты подошли к опушке, к ним подоспело еще несколько вояк, с ними вновь испеченный полицай Пикульский. Все держат оружие в положении готовности к стрельбе. А в лес никто войти не решается. Но в это время Казик и Мишка сами, как ни в чем не бывало, разговаривая и смеясь, выходят из леса. Немцы тут же окружили их, нацелив на них оружие, и громко утверждая: «Партизан! Партизан!» Ребята отрицают: «Мы вот в этих домах живем». Пикульский спрашивает: «Но стреляли вы?» Ребята не отрицают: «Да, мы. Вот нашли в лесу карабин с 4-мя патронами и стрельнули по консервным банкам». Об остальных карабинах ребята ничего не сказали. Так они где-то в лесу и сейчас лежат проржавевшие. Как ни странно, немцы приказали Мишке принести карабин. Казик остался вроде заложника. Мишка пошел в лес и вернулся с карабином без патронов. Солдаты отдали нести карабин полицаю, а Казика и Мишку под конвоем повели в свой штаб, на ж.д. вокзал. А там заперли их в багажный домик: кирпичный, размером примерно 3 на 3 метра, с решетками на единственном окне и железной дверью.

Утром матери ребят, а оба были без отцов (у Казика «сидел» как «враг народа», у Мишки отец рано умер), пошли вызволять сыновей, а за одно понесли им завтрак (а вдруг не выпустят). Но… на вокзал их не пустили, а кто-то из немце сказал: «Партизанен капут». Ночью ребят расстреляли. И тела даже не выдали матерям. Я думаю, состояние матерей расстрелянных описывать не надо.

Кстати, в указанном выше багажном домике в период оккупации сидели все, предназначенные к расстрелу арестованные, а их прошло через этот домик немало. А расстреливали напротив вокзала в лесу за ж.д. полотном (близко, транспорт не нужен, пешком туда, обратно тоже, но уж без арестованных – все с немецкой точностью, расчетливостью, педантичностью). Могилы себе расстреливаемые копали сами.

Итак, вся Белоруссия к сентябрю 1941 года была оккупирована. А уход фронта от Днепра отмечен в Тощице расстрелом двух молодых парней. Боев в Тощице при наступлении немцев на восток, слава Богу, не было.

Началась жизнь в оккупации, которая для ж.д. станции Тощица длилась с 30 июня 1941 года, когда сюда вошли немецкие танкисты, и до 23 февраля 1944 года, когда в Тощицу ворвался и с боем освободил ее лыжный батальон Красной армии (итого, без недели два года и восемь месяцев).

Если позволит время и здоровье – постараюсь написать еще один раздел своих воспоминаний – «Жизнь в оккупации».

  

                                                                                                   Москва 2008 год.

 

1. Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945г.г. Краткая история. Издание второе. Военное издательство МО СССР. Москва – 1970г.

2. Они сражались на Быховщине. Издание Быховского историко-краеведческого музея – 1988г.

3. Н. Борисенко. Днепровский рубеж: трагическое лето 1941. Издание управления идеологической работы Могилевского облисполкома и Могилевского городского отделения Белорусского добровольного общества охраны памятников истории и культуры – 2005 г.

 

4. Газета МО РФ «Красная звезда» 13.07.2001 г.; 25.12.2002г.;

5. 22-28.08.2007г.

6. Газета «Известия» 9.03.1991г.

7. Еременко А.И. В начале войны. Издание «Наука» 1965г.

8. Иванов С.П. Штаб армейский, штаб фронтовой. Воениздат – 1990г.

  

http://www.proza.ru/2013/02/15/1072