Итак, возвращаемся к «хлебному вопросу» в России (СССР).

     Следующий тяжелый период решения этого вопроса – период с конца августа 1939 года и до начала ВОВ. О нем я уже писал выше, но продолжу, чтобы полностью осветить хлебную тему. Только по килограмму хлеба на руки выдавали не только в Тощице, а и во всей Белоруссии. Дальше не заглядывал.

В это время, летом и осенью 1940 года мы, семья Драгунов, строили новый дом. Наняли бригаду плотников из своих мастеров, родственников с малой родины отца деревни Поганцы Гомельской области. Договариваться ездил я ученик 6-го класса, делегат от отца. Родственники родственниками, а бесплатно работать они не могут. У них семьи, ушли ради дяди Макара с других работ (все были племянниками отца). Договорились в принципе так: мы дорогим племянникам платим как «чужим» рабочим, питание наше. Они нам со своей стороны гарантируют, как родственникам, качество работ и нормальные сроки строительства, т.е. отсутствие разгильдяйства. Свои люди – все на честность. А как с питанием? Один кг хлеба на 8 человек- это очень мало (нас 3 человека и 5 человек рабочих родственников). Остальные проблемы с питанием были сразу решены: сало было, мясо – солонина тоже было, картошка – сколько угодно, крупы тоже были. А хлеба нет. Но вопрос тоже решили.

     У нас на смолзаводе работал быховский еврей Гирш. Семья в Быхове, а он приезжает на работу в Тощицу. Мне тогда казалось, что Гирш старый - престарый. Он ходил и ногами шаркал. Но у Гирша была молодая жена (в сравнении с ним) и куча детей, от почти взрослых до грудного. Рабочие смолзавода, бывая по делам в Быхове, всегда останавливались у Гирша и ночевали, если надо было. Вот над Гиршем и подтрунивали с прозрачным намеком, что дети у него наши, общественные смолзаводские. Гирш на это ноль внимание, улыбался и отвечал: «неважно, чьи бычки были – телятки все мои, прокормлю»! Чем обезоруживал юмористов. Но все равно, когда кто-нибудь из рабочих ехал в Быхов и спрашивал у Гирша разрешение пару ночей переночевать у него дома (отказа никогда не было), опять сыпались ядовитые шуточки: «Смотри Гирш, у тебя через 9 месяцев родится сын, похожий на Ивана или Петра». (В зависимости от того, кто ехал в Быхов.) Издевались над пожилым евреем, но от него все отскакивало как от стенки горох.

Но что удивительно и приятно: Гирш иногда привозил свою ораву (только бегающих и прыгающих, без совсем малолеток и младенца) в Тощицу, на смолзавод. А так как все рабочие не по одному разу ночевали у Гирша, всех детей разбирали по домам на «полный пансион» недели на две! И у Гирша заботы не было, и жена в Быхове отдыхала от гершенят. И опять сыпались шуточки, что каждый рабочий забирал в свою семью своего ребенка.

     У нас всегда жил-отдыхал мальчик Ёська, года на три младше меня, шустрый шаловливый, юморист, но, несмотря на возраст, всегда знал меру и свое место, не забывая, что он в гостях. Мы с Еськой жили дружно. Всегда ходили вместе – и ему не скучно и мне. И опять шуточки: «Смотри, Макар Степанович, вроде Еська на Лелика похож». Не знаю, была ли в этих постоянных шуточках и подначках хотя бы доля правды или это было вызвано разницей в возрасте, Гирша и его жены.

Ровно через полтора года, в декабре 1941 года эта большая семья, как и все евреи Быховского района были немцами расстреляны… Но это было потом. А в 1940 году она помогла нам в обеспечении хлебом рабочих родственников, и проблем мы в этом вопросе не имели.

      Как-то отец в присутствии Гирша выказал озабоченность: как же кормить буду бригаду плотников, да они же мне еще ближайшие родственники- племянники – дети моих братьев. Хлеба то нет! Немного подумав, Гирш отвечает: «Макар Степанович, решим проблему». Отец вопросительно посмотрел на собеседника. А Гирш продолжает: «Нет таких крепостей, как учит партия, которые евреи не могли взять! Раз в неделю кто-то должен приезжать в Быхов, а с Быхова он будет привозить вам мешок хлеба». «А где же он его этот мешок хлеба возьмет? – спрашивает отец. «А это не твое дело. Мешок будет у меня дома, - отвечает Гирш, - за деньги конечно, но по себестоимости. А магарыч с тебя»!

     А кого же посылать в Быхов? Дело происходит летом. Все заняты. Один я, шестиклассник, на летних каникулах. Вот отец с матерью на мне и остановились. Мама уже заранее заволновалась: «Смотри сынок, будь осторожен, не попади под поезд, держись возле людей и т.д.». А Гирш сразу сообразил, надо делать. Поехал в Быхов, рассказал все жене и распорядился: гиршиха и все гершенята, кто может ходить (а таких было человек пять-шесть) каждый день должны приносить домой один килограмм хлеба, т.е. полбуханки. Чтобы не было проблем при расчетах, отдал жене пачку рублевок, полученных от моего отца. Дети утром получали по рублю и разбегались по хлебным магазинам города. А чтобы они имели интерес, 10 копеек с рубля сдачи оставались им. А это не менее 50 граммов леденцов типа «монпасье», любимые в то время всеми детьми и в городе и в деревне. Возвращаясь домой, дети Гирша приносили, что от них требовалось – хлеб и довольные сосали конфеты, что было редкостью в большой еврейской семье. А теперь каждый день конфеты. Все довольны.

     Раз в неделю приезжал я. Дом Гирша находился в каком то захолустном районе Быхова. Прошло столько лет, многое забылось. Но кое-что припоминаю. Место холмистое, овражистое. Домики ветхие, на склоне холмов, хаотично расположенные, вросшие в землю, окошки маленькие. Не помню, было в том районе электричество или нет. И не удивительно – все дореволюционной постройки. А до революции евреи боялись погромов, хотя в Беларуси, в отличии от Украины их не было, и селились и строились так, чтобы местные жители знали все ходы и выходы. А забежавший в этот лабиринт погромщик не мог бы оттуда выбраться без посторонней помощи. Его можно было бы и прихлопнуть незаметно.

     Вспоминая сейчас Быхов тех времен, вспоминается мне и Ташкент где мы с женой и сыном прожили шесть лет. Там есть такие захолустные уголки, с такими глинобитными, впритык стена к стене, постройками, плохо обозначенными улочками, часто тупиковыми, куда не выходит ни одно окно. По некоторым не только две арбы не разъедутся, но и одна арба с пешеходом не разойдется, или сама не пройдет. Где там вода, куда стекают нечистоты – знают только местные. Туда без сопровождающего можно зайти, но оттуда уже не возвратишься: и никто ничего не видел, никто ничего не знает. А тебя уже нет, ты уже «упакован» и исчез неизвестно куда. Эти районы там назывались «махаля». Имеют свою администрацию, слабо подчиняющуюся официальной районной администрации города.

     Дом Гирша, насколько помню, напоминал полудом полуземлянку. Задняя и одна из боковых стен врезались в холм. Комната одна, сравнительно большая. Вдоль стены, не примыкающей к холму, устроены нары, на которых спали все дети. Запомнился длинный стол, две никелированные кровати. Где умывальник не помню. Туалет в стороне от дома, над обрывом. Трущобы! К моему приезду хлеб (полбуханки) был уложен в два мешка по полмешка. Я оставлял два пустых мешка. Антисанитарии не было. В мешки мама клала еще чистые простыни, чтобы подложить их под хлеб и укрыть его сверху.

Впечатление от жены Гирша. Имени ее не помню: моложавая, худощавая фигуристая женщина, выше среднего роста, лет 45, красива, умна, трудолюбива, аккуратна. Дети ухожены – это главный показатель ее трудолюбия и аккуратности, при такой ораве карапетов- гершенят. В квартире максимум чистоты при данных жизненных условиях. Гирш полная противоположность жены. В одном схожи – он высокий и худощавый.

В Быхов я добрался на пригородном рабочем поезде. А обратно не получилось. Надо было ждать до утра или поздно вечером садиться на пассажирский поезд дальнего следования. Но «мешочнику» мальчишке это было не с руки. Скорые поезда на станции Тощица не останавливались. Так вот получив хлеб (я не рассчитывался – это было дело отца с Гиршем), передохнув немного, подкрепившись, я отправлялся на Быховский вокзал. Меня провожали и помогали тащить полумешки или старшая дочь Гирша, интересная, похожая на мать девушка лет 17-18-ти или Еська, о котором я уже говорил. На вокзале я находил «сборный» поезд – это паровоз, который собирал со всех станций от Могилева до Жлобина уже загруженные в разные адреса вагоны и платформы и тащил их в места формирования составов, а на станциях оставлял пустую «тару», занаряженную по заявкам, отправителей. Подойдя к машинисту, спрашивал разрешения доехать до Тощицы. Отказа никогда не было. Иногда только говорил: «В Тощице я сегодня останавливаться не буду, там нет груженых вагонов». Тогда я просил: «Вы только притормозите за первым переездом при въезде в Тощицу. Я спрыгну на ходу». Машинист соглашался, и я садился на тормозную площадку вагона. Перед этим связывал два мешка вместе, чтобы можно было перекинуть их через плечо, или случайно не забыть один полумешок. Машинист говорил мне, когда трогаемся, чтобы я не отстал. Попрощавшись, провожающие уходили. Паровоз давал сигнал, «сборный» трогался и приближал меня к дому, к родной Тощице.

     Я стоял на тормозной площадке или присаживался на маленькую скамеечку, которая там имелась, и радовался в душе тому, что я тоже помогаю родителям строить дом, а главное, что я, выполнив задание, благополучно еду домой. Проезжая первый переезд при въезде на станцию, машинист, как и обещал, притормаживал. Поезд сбавлял ход. Я сбрасывал связку мешков с хлебом и прыгал сам по ходу поезда. Иногда падал. Машинист, видя все это прибавлял ходу и мчался на Рогачев. Я подымался, перекидывал через плечо мешки и шел домой, а это метров 150-200 от места «приземления». Когда поезд в Тощице останавливался, а это было около вокзала, домой с ношей надо было добираться метров 400-500. Дело было уже к вечеру. Мама радовалась, что я благополучно добрался домой. «Работнички» а это же были мои двоюродные братья, только значительно старше, увидев меня, в шутку кричали: « Ура! Кормилец приехал»!

     Из всех родных и двоюродных братьев и сестер, как по отцовской линии, так и по материнской я был самым младшим. А их двоюродных было много, я их всех и не знал, учитывая то, что у отца было шесть братьев и три сестры, а у мамы, четыре сестры и один брат. И у всех были дети, и не по одному, как сейчас. Естественно 14 дядей и тетей, так же как и мои родители, давно умерли. И если мне, самому младшему брату 15 января 2012 года исполнилось 85 лет, то надо думать, что умерли все и родные и двоюродные братья и сестры. Но нет! По линии отца на малой родине в деревне Поганцы Гомельской области еще живы две двоюродные сестры примерно 97 летнего возраста. Остальные умерли или убиты во время ВОВ. А двоюродных племянников и не счесть.

Как видно из ранее описанного, тяжелых хлебных периодов в СССР было предостаточно.      Можно сказать, что все годы советской власти – это тяжелый хлебный период. Да и не только хлебный. Это был 75 летний период всеобщего «дифицита». Конечно, самый тяжелый экономический период для советских людей был период ВОВ, особенно рельефно это выглядит на примере Ленинграда. Об СССР и Ленинграде в частности о тяжелой жизни во время ВОВ можно писать тома, что не является целью моих воспоминаний.

     Окончилась война, положение не улучшилось. Неурожай 1946 года – опять хлеба нет. И так почти из года в год нам что то мешает решить хлебный вопрос. И министров сельского хозяйства меняли как перчатки, и колхозы переименовывали в совхозы и опять возвращались к колхозам, и вместо трудодней вводили денежную оплату и т.д. А «воз» не двигался. Деревня хирела, народ разбегался, а оставшиеся спивались. К настоящему моменту деревня спилась. «Крестьянства не осталось…» (В.Путин КП № 182 4.12.09г.). Загубили его колхозы, уничтожила война, сразил алкоголь. Но главная причина гибели деревни – неоспоримые взгляды, философия жизни любого человека: «Это не мое. Это наше, значит ничье». Человек индивидуалист! В этом его сила, жизнеспособность, жизнестойкость и выживаемость. Исчезло «мое» - человека одолевает уныние, он впадает в пессимизм, его покидает энергия, исчезает инициатива. Человек перестает бороться за свое существование, становится ко всему безразличным, плывет «по воле волн». В конечном итоге начинает пить от беспросветности и бесперспективности жизни, и спивается до скотского состояния. Этот человек уже не личность. Он не способен проводить модернизацию. Вот к такому состоянию крестьян привели колхозы. Выздоровление до сих пор, со сменой поколений не наступило. Болезнь закрепилась уже на генетическом уровне и поддерживается в наше время новыми отрицательными факторами.

     Между прочим, большой опасности для человека является излишняя опека его. Человек всегда должен быть в напряжении, работать своими мозгами и руками, не надеяться на власти и вышестоящее руководство. Общество, где таких людей большинство, более жизнеспособно и устойчиво, чем общество жаждущее указаний сверху. Пример: США, где с момента переселения туда европейцев и других народов идет борьба за выживание, но общество из года в год крепнет и богатеет. А Россия где общество доведено советской властью до полной безынициативности, и даже сейчас ждет, когда с неба будут сыпать манну небесную, желательно уже в виде каши на молоке.

 

http://www.proza.ru/2013/01/04/539